Торби увернулся: - ... сын Баслима Калеки. Бедному старому Баслиму нужна приличная еда и лекарства. Я один-одинешенек... Человек со снимка полез за своим кошельком. - Не стоит, - посоветовал ему спутник. - Все они вруны, и я ему уже заплатил, чтобы он оставил нас в покое. - И тебе повезет, когда ты уйдешь в прыжок, - ответил человек. - Дай-ка я взгляну... - Он запустил руку в кошелек, взглянул в чашку для подаяний и что-то положил в нее. - Благодарю вас, милорд. Пусть у ваших детей будут сыновья. - Торби удрал прежде, чем тот успел посмотреть на него. Маленький плоский цилиндрик исчез. Он поработал на Веселой Улице, ему везло, и прежде, чем идти домой, он завернул на Площадь. К его удивлению, папа был в своей любимой яме, рядом с помещением для аукционов, как раз перед портом. Торби примостился рядом с ним. - Сделано. Старик хмыкнул. - Почему бы тебе не пойти домой, папа? Ты же, должно быть, устал. Я уже насобирал достаточно для нас. - Замолчи. Милостыни, миледи! Милостыни для бедного калеки. В третьем часу с пронзительным звуком взмыл корабль, и старик позволил себе расслабиться. - Что это был за корабль? - спросил Торби. - На синдонианский лайнер не похож. - Свободный Торговец, "Цыганочка", порт приписки на Риме... и в нем твой приятель. А теперь отправляйся домой и сделай завтрак. Впрочем нет, угостить на славу где-нибудь. Баслим больше не пытался скрывать от Торби свою побочную деятельность, хотя никогда не объяснял ему, что к чему. Порой просить подаяние должен был только один из них, и в этих случаях Баслим всегда занимал свое место на Площади Свободы, так как он явно интересовался прибытием и отлетом кораблей, особенно работорговых, и аукционами, которые следовали сразу же после посадки корабля с рабами. По мере того, как Торби обучался, от него было куда больше пользы. Старик твердо верил, что отличной памятью может обладать каждый, и упрямо втолковывал это мальчику, несмотря на его ворчание. - Ох, папа, неужели ты думаешь, я смогу это запомнить? Ты не дал мне возможности даже взглянуть на эту штуку! - Я проецировал тебе страницу как минимум три секунды. Почему ты не прочел ее? - Чего? Так у меня не было времени. - А я прочел. И ты можешь. Торби, ты видел на Площади жонглеров. Ты видел, как старый Микки стоит на голове, а в воздухе летают девять кинжалов, и на ногах у него крутятся четыре обруча? - Да, конечно. - Ты можешь это сделать? - Нет. - А научиться? - Ну... я не знаю. - Л ю б о й может научиться жонглировать... если его как следует гонять и как следует лупить. - Старик взял ложку, ручку, нож и по дуге пустил их в воздух. - Когда-то я немножко занимался, просто так. А жонглирование мозгами... и этому тоже может научиться каждый. - Покажи мне, как ты это делаешь, папа. - Как-нибудь в другой раз, если ты будщешь себя хорошо вести. А теперь ты должен усвоить, как по-настоящему пользоваться глазами. Торби, наука жонглирования глазами была создана давным-давно, очень мудрым человеком, доктором Реншоу, на планете Земля. Ты должен был слышать о ней. - Ну... конечно, я слышал. - М-м-м... похоже, ты не веришь в ее существование. - Ну, я не знаю... но все эти сказочки о замерзшей воде, которая падает с неба, и о людоедах в десять футов высотой, и о башнях выше, чем Президиум, и о маленьких людях ростом с куклу, которые живут на деревьях... папа, я же не дурачок. Баслим вздохнул и подумал, сколько раз ему приходилось вздыхать с тех пор, как он обзавелся сыном. - В этих россказнях все перепутано. Когда-нибудь, когда ты научишься читать, я дам тебе книжку с картинками, которым ты можешь верить. - Но я уже умею читать. - Тебе только так кажется, Торби. Земля в самом деле судествует и она в самом деле странная и удивительная - самая необычная планета. Много умных людей жило и умерло на ней. И там было привычное соотношение дураков и мудрецов - кое-что из их мудрости дошло и до нас. Одни из таких мудрецов был Самуэль Реншоу. Он доказал, что большинство людей всю жизнь живут словно бы в полусне; и более того - он показал, как человек может проснуться и жить полной жизнью: видеть глазами, слышать ушами, ощущать языком, думать мозгом и безошибочно запоминать все, что он слышит, видит, ощущает и понимает. - Старик показал культю. - Из-за этого я не стал калекой. Своим одним глазом я вижу больше, чем ты двумя. Я глохну... но я не более глух, чем ты, потому что все, что я слышу, я запоминаю. Так кто же из нас калека? Но, сынок, ты не останешься калекой, потому что я собираюсь дать тебе всю мудрость Реншоу, если даже мне придется оторвать твою глупую башку! По мере того, как Торби учился использовать свои мозги, он чувствовал, что ему это нравится все больше и больше, у него появился ненасытный аппетит к печатным страницам, и он читал каждую ночь, пока Баслим не приказывал ему выключать пректор и отправляться спать. Торби не видел особого смысла во многом из того, что старик заставлял его изучать - например, языки, которые он никогда не слышал. Но используя обретенные им новые знания и свои молодые мозги, он легко справлялся с ними, и когда обнаружил, что у старика есть катушки и бобины, которые можно просмотреть и прослушать только на этих "бесполезных" языках, он внезапно понял, что их стоит изучить. Ему нравились история и галактография; это был его личный мир, раскинутый по световым годам физически ощутимого космоса, и он был столь же реален, как его камера на работорговом корабле. Торби исследовал новые горизонты с тем же удовольствием, с каким ребенок изучает свою ладошку. В математике Трби не видел смысла, кроме как варварского искусства считать деньги. Но в конце концов он усвоил, что математика может и не иметь практического применения; она могла быть игрой, такой же, как шахматы, только интереснее. Старик порой задумывался, какой во всем этом смысл? Он уже понимал, что мальчик оказался куда способнее, чем он предполагал. Но принесет ли это ему счастье? Не принесет ли то, чему он его учит, бесконечное разочарование своей судьбой? Что ждет на Джаббуле раба или нищего? Ноль в энной степени остается нолем. - Торби! - Да, папа! Подожди минутку, я как раз на середине главы. - Кончай ее скорее. я хочу поговорить с тобой. - Да, милорд. Да, хозяин. Сию секунду, босс. - И не забывай о вежливости. - Прости, папа. Что ты хочешь сказать мне? - Сынок, что ты собираешься делать, когда я умру? Торби изумился: - Ты себя плохо чувствуешь, папа? - Нет. Насколько я разбираюсь, я протяну еще немало. А с другой стороны, завтра я могу и не проснуться. В мои годы ни в чем нельзя быть уверенным. И если это случится, что ты собираешься делать? Оставишь за собой мою яму на Площади? Торби не ответил, и Баслим продолжил: - Ты не сможешь этого сделать, и мы оба это знаем. Ты уже так вырос, что не можешь убедительно излагать свои сказки. Они не оказывают такого действия, как то, когда ты был мал. - Я не собираюсь быть тебе в тягость, папа, - медленно сказал Торби. - Разве я жалуюсь? - Нет, - Торби помедлил. - Я думал об этом... иногда. Папа, ты можешь отдать меня в аренду на завод. Старик сделал гневный жест. - Это не ответ! Нет, сынок, я собираюсь отослать тебя. - Папа! Ты же обещал, что не сделаешь этого. - Я ничего не обещал. - Но я не хочу быть свободным, пап. И если ты освободишь меня... ну, я просто не уйду! - Я имел в виду совершенно другое. Торби надолго замолчал. - Ты хочешь продать меня, папа? - Не совсем. Ну... и да, и нет. Лицо Торби оставалось бесстрастным. Наконец он тихо произнес: - Или одно или другое, но я знаю, что ты имеешь в виду... и думаю, что не имею права протестовать. Это твое право, и ты был лучшим... хозяином... который у меня был. - Я н е т в о й х о з я и н! - Бумаги говорят другое. Посмотри на номер у меня на ноге. - Перестань так говорить! Никогда не говори так! - Пусть раб говорит именно так или держит язык за зубами. - О, ради Бога, заткнись! Слушай, сын, дай я тебе объясню. У тебя ничего нет впереди, и мы оба знаем это. Если я умру, ты на Саргоне вернешься в прежнее состояние... - Им еще придется поймать меня! - Они поймают. Но вольное существование еще ничего не решает. Какая гильдия открыта для отпущенника? Нищенство - да, но с тех пор, как ты вырос, тебе приходится лезть из кожи, чтобы хоть что-то заработать. Многие отпущенники трудятся на своих бывших хозяев, ибо свободнорожденные обыватели существуют за счет своих бывших рабов; они не трудятся вместе с ними. - Не беспокойся, папа. Я справлюсь. - А я беспокоюсь. И поэтому слушай меня. Я собираюсь передать тебя человеку, которого я знаю, который сможет увезти тебя отсюда на корабле. Не как раба, а просто на корабле. - Нет! - Придержи язык. Ты окажешься на планете, где рабство запрещено законом. Я не могу сказать тебе, на какой именно, потому что не знаю ни расписания корабля, ни даже его названия; детали еще придется проработать. Но я верю, что в любом свободном обществе ты не пропадешь. Баслим остановился, чтобы обдумать мысль6 которая несчетное количество раз вертелась у него в голове. Должен ли он посылать мальчика на родную планету Баслима? Нет, и не только потому, что до нее исключительно трудно добраться, но и потому, что она - не место для зеленого иммигранта... парень должен попасть в один из миров передней границы, где острые мозги и привычка к труду - это все, что ему будет надо; есть несколько таких, лежащих вне пределов Девяти Миров. Он устало подумал, что было несколько возможностей выяснить, из какого мира мальчик родом. Возможно, что там у него есть родные, которые смогут ему помочь. Будь все проклято; для его идентификации пришлось бы вести розыски по всей Галактике! - Это лучшее, что я могу сделать, - продолжил Баслим. - Между тем временем, как я продам тебя, и той минутой, когда ты взойдешь на борт корабля, ты должен будешь вести себя как раб. Но что значит всего только несколько недель по сравнению с возможностью... - Нет! - Не говори глупостей, сынок. - Может, я и глуп. Но я ничего не хочу. Я остаюсь. - Вот как? Сынок... мне очень неприятно напоминать тебе - но ты не сможешь остановить меня. - Что? - Как ты и указывал, имеются бумаги, которые говорят, что я могу это сделать. - Ох... - Иди спать, сынок. Баслим не спал. Часа через два он услышал, как Торби бесшумно поднялся. Догадываясь по тихим звукам, что тот делает, он мог следить за каждым его движением. Торби оделся (для этого ему нужно было только намотать набедренную повязку), вышел в соведнюю комнату, заглянул в хлебный шкафчик, сделал глубокий глоток чего-то и ушел. Он не взял чашку для подаяний, он даже не подошел к полке, на которой она стояла. После его ухода Баслим повернулся и попытался уснуть, но боль, гнездившаяся внутри, не позволяла забыться. И не потому, что он не сказал слова, которые могли остановить мальчика; он слишком уважал себя, чтобы не уважать право другого на самостоятельное решение. Торби отсутствовал четыре дня. Он вернулся ночью, и Баслим слышал, как он пришел, но снова ничего не сказал ему. Просто он в первый раз порсле исчезновения Торби уснул глубоко и спокойно. А проснувшись, сказал как обычно: - С добрым утром, сынок. - С добрым уторм, папа. - Сделай-ка завтрак. У меня есть кое-какие дела. Они сели за миски с корячим варевом. Баслим поглащал пищу без особого интереса, Торби едва ковырял ее. Наконец он взорвался: - Папа, когда ты продашь меня? - А я и не собираюсь. - Что? - В тот день, когда ты исчез, я зарегистрировал твое освобождение в Архивах. Ты свободный человек, Торби. Торби смотрел на него с изумлением, а затем опустил глаза в миску и стал возить ложкой по каше. Наконец он сказал: - Мне бцы хотелось, чтобы этого не было. - Если бы они тебя поймали, я не хотел, чтобы они называли тебя "беглым рабом". - Ах, вот в чем дело, - Торби задумался. - Спасибо, папа. Вижу, что вел себя очень глупо. - Вероятно. Но я думал не о наказании, которое могло тебя ждать. И плети, и выжигание клейма - все это проходит быстро. Я думал, что произойдет, если тебя поймают еще раз. Лучше, чтобы тебя сразу же укоротили, чем быть пойманным после клеймения... Поговорили и хватит, бери свою чашку и не болтайся без дела. Этим утром аукцион. - Ты хочешь сказать, что я могу остаться? - Это твой дом. Теперь Баслим знал, что Торби не оставит его. Освобождение мальчика не внесло ничего нового в их быт и отношения. Торби сходил в Королевские Архивы, уплатил налог и преподнес обычный подарок, после чего его вытатуированный номер был перечеркнут линией, а рядом с ним появилась печать Саргона с номером книги и страницы записи, из которой явствовало, что ныне он свободный гражданин Саргона, обязанный платить налоги, нести воинскую службу и голодать без всяких помех и препятствий. Клерк, который делал татуировку, посмотрел на серийный номер Торби и сказал: - Не похоже, что это твой день рождения, парень. Твой старик обанкротился? Или твои хозяева продали тебя, чтобы избавиться от лишнего рта? - Это не твое дело! - Не выдрючивайся, парень, а то ты почувствуешь, что эта игла может колоть куда больнее. А теперь отвечай мне вежливо. я вижу, что на тебе фабричная, а не хозяйская марка, и судя по тому, как она выцвела, тебе было лет пять или шесть. Где и когда это было? - Я не знаю. Честное слово, я не знаю. - Ах вот как? Именно это я и говорю каждый раз моей жене, когда она задает слишком много вопросов. Не дергайся. Я почти кончил. Вот так... поздравляю, и добро пожаловать в ряды свободных людей. я получил свободу пару лет назад, и предупреждаю тебя, что ты почувствуешь себя раскованнее, но не всегда это будет приятно. Глава 4 Нога у Торби побаливала пару дней; во всем остальном освобождение никак не сказалось на его жизни. Но нищим он уже в самом деле не смог быть - сильному здоровому юноше не подавали столько, сколько мог получить исхудавший ребенок. Часто Баслим просил Торби заменить его в яме, затем он посылал его с каким-нибудь поручением или отправлял домой учиться. Так или иначе, один из них всегда был на Площади. Порой Баслим исчезал, даже без предупреждения; и когда это случалось, Торби должен был проводить на их месте все светлое время дня, отмечая посадки и старты кораблей, запоминая все, что происходило на аукционах и собирая информацию о космопорте в винных лавчонках и среди женщин, не носивших вуали. Как-то Баслима не было две девятидневки; когда Торби проснулся, старик просто исчез. Отсутствовал он гораздо дольше, чем когда-либо раньше. Торби продолжал твердить себе, что папа может позаботиться о себе, хотя он не мог отделаться от зрелища его тела, распростертого в грязи. Но он продолжал бывать на Площади, присутствовал на трех аукционах, отмечая все, что видел и слышал. Наконец Баслим вернулся. Единственное, что он сказал было: - Почему ты все записывал вместо того, чтобы запоминать? - Ладно, так и буду делать. Но я боялся что-то забыть, ведь было так много событий. - Фу! После этого Баслим стал более молчалив и сдержан, чем обычно. Торби думал, что может быть, он его чем-то расстроил, но та такие вопросы Баслим не отвечал. Наконец как-то ночью старик сказал: - Сынок, мы так и не выяснили, что ты будешь делать после того, как меня не станет. - Но я думал, что мы уже все решили, папа. Это мои проблемы. - Нет, просто мне пришлось их отложить... из-за твоего тупоголового упрямства. Но ждать больше я немогу. Я принял решение, и тебе придется выполнить его. - Подожди минутку, папа! Если ты думаешь, что тебе удастся заставить меня покинуть тебя... Помолчи! Я сказал: "После того, как меня не станет". Когда я умру - вот что я имел в виду; я говорил не о небольшой прогулке по делам... тебе придется найти человека и передать ему послание. Могу я на тебя положиться? Ведь ты не будешь валять дурака и ничего не забудешь? - Конечно, папа. Но мне не нравится, когда ты говоришь такие вещи. Ты будешь жить еще долго - может быть, ты еще переживешь меня. - Возможно. Но не угодно ли тебе замолчать и послушать меня, а затем сделать то, что я тебе скажу? - Да, сэр. - Ты найдешь этого человека - что, возможно, потребует некоторого времени - и передашь ему послание. Затем он должен будет кое-что для тебя сделать... я надеюсь. Если он решится, я хотел бы, чтобы ты делал все, что он тебе скажет. Ты обещаешь мне? - Конечно, папа, если ты этого хочешь. - Считай это последней услугой старику, который хотел тебе только добра, насколько это было в его силах. Это последнее, что я хочу от тебя, сынок. Не утруждай себя заботами: не надо кремировать меня и помещать прах в башню, а просто сделай две вещи: передай послание и сделай все, что тебе скажет этот человек. - Я обещаю, папа, - торжественно сказал Торби. - Отлично. А теперь за дело. Человек должен был быть одним из пяти лиц. Каждый из них был шкипером космического корабляв, рейсовым торговцем; никто из них не был обитателем Девяти Миров, но по странному совпадению все они загружались в портах Девяти Миров. Торби тщательно изучил список. - Папа, насколько я помню, из всех этих кораблей здесь садился только один. - Рано или поздно все они будут здесь. - Может пройти много времени, прежде чем покажется хоть один из них. - Могут пройти годы. Но когда это случится, ты должен доставить послание незамедлительно. - Кому-то из них? Или всем? - Первому, кто попадется тебе на глаза. Послание было коротким, но трудным, потому что оно было на трех языках, в зависимости от того, кому будет адресовано, и ни одного из этих языков Торби не знал. И Баслим не объяснял ни слова из него; он просто требовал, чтобы оно было выучено наизусть на кождом из языков. Когда Торби в седьмой раз пробормотал тексты, Баслим заткнул уши: - Нет, нет, сынок! Никуда не годится! Этот акцент! - Я стараюсь изо всех сил, - мрачно сказал Торби. - Я знаю. Но я хочу, чтобы текст можно было понять. Слушай, ты помнишь, как я заставлял тебя спать и говорил с тобой во сне? - Что? Я и так сплю каждую ночь. - Тем лучше. - Баслим ввел его в легкий транс, что далось непросто, ибо повзрослевший Трби был не так податлив, как в детстве. Но Баслим, добиваясь своего, записал послание на диктофон, включил его и заставил Торби сбушать его, добавив постгипнотическое внушение, чтобы, проснувшись, он без запинки мог произнести тексты. Он смог это сделать. На следующую ночь Баслим еще раз и еще раз внушал ему задание. Затем Баслим заставлял его непрестанно повторять выученное, называя имена шкиперов и названия кораблей и сопоставляя их с излагаемым текстом. Баслим никогда не посылал Торби за пределы города: рабам требовалось разрешение на поездку, и даже свободные граждане были обязаны отмечать приезд и отъезд. Но он гонял его по метрополису вдоль и поперек. Через три девятидневки после того, как Торби выучил послание, Баслим дал ему записку, которую тот должен был доставить в район космопорта, составлявшего скорее часть Саргона, чем города. - Возьми свое свидетельство свободного человека и оставь миску. Если тебя остановит полицейский, скажи, что ищешь работу в порту. - Он подумает, что я сошел с ума. - Но пропустит тебя. Они используют свободных людей в качестве мусорщиков и тому подобное. Держи записку во рту. Кого ты должен найти? - Невысокого рыжего человека без бороды, - повторил Торби, - с большой бородавкой с левой стороны носа. Его лавочка как раз напротив главных ворот. Я должен купить у него мясной пирог и вместе с деньгами передать ему записку. - Верно. Торби обрадовался возможности вырваться за пределы своего круга. Он не удивлялся, почему папа не пользуется видеофоном для связи, а посылает его на полдня в путешествие; люди их класса не располагают такой роскошью. Что касается королевской почты, Торби никогда не посылал и не отправлял писем. Его путь к космопорту пролегал через производственную зону. Ему нравилась эта часть города; здесь всегда было много народа, много звуков и жизни. Он едва не попал под машину, и водитель обругал его, на что Тоби довольно дружелюбно ответил ему; он заглядывал в каждый открытый дверной проем, пытаясь понять, для чего предназначены все этим машины и почему люди стоят все время на одном месте, делая одну и ту же работу - неужели они рабы? Нет, не может быть, рабам не позволялось приближаться к силовым установкам, исключая работу на плантациях, где в прошлом году вспыхнуло восстание и, защищая своих граждан, Саргон должен был подавить его железной рукой. Было ли правдой, что Саргон никогда не спал и его глаза видели все, что происходило в Девяти Мирах? Папа говорил, что все это чепуха и что Саргон обыкновенный человек, как и все остальные. Но если это так, как он стал Саргоном? Покинув промышленную зону, Торби оказался возле космопорта. Никогда раньше он не заходил так далеко. Несколько кораблей стояли на стапелях, два корабля поменьше строились, но их очертания уже были видны. Их вид заставил его сердце вздрогнуть, и ему захотелось куда-нибудь улететь. Он знал, что путешествовал на межзвездном корабле дважды - или трижды? - но это было давно, и он не хотел покрывать расстояния в рабском загоне - это не было путешествием! Он так задумался, что едва не прошел мимо закусочной. О ее существовании ему напомнили главные ворота; они были вдвое больше других, рядом с ними стояла стража, а наверху изгибался большой герб Саргона с его печатью наверху. Закусочная стояла напротив. Торби проскочил сквозь поток транспорта, льющийся из ворот, и вошел в нее. Человек за стойкой оказался не тем, что был ему нужен. Тоби побродил вокруг, убив полчаса, и вернулся. По-прежнему не было и следа того человека. Так как бармен обратил внимание, что он кого-тог выглядывает, Торби подошел к нему и спросил: - У вас есть клюквенный напиток? - Человек оглядел его: - А деньги? Торби пришлось доказывать свою платежеспособность, вытащив монетку. Человек осмотрел ее и открыл бутылку. - Не болтайся у стойки, мне нужны места. Места было достаточно, но Торби не спорил, так как знал свой социальный статус. Он отошел от стойки, но не так далеко, чтобы его можно было заподозрить в попытке скрыться не заплатив, а затем сделал долгий глоток. Посетители и приходили и уходили; он осматривал каждого в надежде, что рыжий мужчина придет закусить. Ушки он держал на макушке. Наконец бармен обернулся: - Ты что, хочешь высосать эту бутылку? - Уже все, спасибо, - Торби поднялся, поставил бутылку и сказал: - В прошлый раз мы тут встречались с таким рыжим парнем... Бармен взглянул на него: - Ты приятель Красного? _ Ну, не совсем. Когда в тот раз я зашел выпить прохладительного, мы с ним встретились и... - Дай ка мне взглянуть на твое разрешение. - Чего? Я не собираюсь... Мужчина попытался схватить его за руку. Но профессия научила Торби увертываться от тычков, ударов и пинков, мужчина ухватил лишь воздух. Он быстро вышел из-за стойки, Торби кинулся в гущу уличного движения. Он уже был на полпути и прикидывал, что два резких поворота спасут его от преследования, как вдруг обнаружил, что он бежит к воротам, а бармен что-то кричит стражникам. Торби повернул и побежал вдоль движения. К счастью, оно было достаточно плотным; по дороге вывозили грузы из порта. Трижды он с риском для жизни набил себе основательные синяки, и увидев поперечную улицу, нырнул между двумя грузовиками, кинулся со всех ног по ней, повернул в первую же аллею и, скрывшись за зданиями, прислушался. Преследователей не было слышно. Убегать ему приходилось много раз, и он не волновался. Погоня, как правило, состояла из двух частей: первым делом, прервать нежелательный контакт, а во-вторых, оторваться от неприятностей. С первой частью он справился; теперь ему предстояло где-то по соседству найти выход и уйти незамеченным - если идти не торопясь, никто его не заподозрит. Убегая, он отдалялся от города, и теперь повернул в боковую улицу, затем снова свернул налево в аллею, и теперь был где-то за закусочной - эту тактику он выбрал подсознательно. Погоня всегда направлялась от центра, и около закусочной оно меньше всего предполагали его обнаружить. Торби прикинул, что через пять, самое большее, десять минут бармен вернется к своим делам за стойкой, а стражники к воротам; никто из них не может надолго оставлять свой пост. Короче, Торби останется пересечь аллею и направиться домой. Он огляделся. Вокруг был торговый квартал, заполненный сумятицей маленьких лавчонок, маклерских контор, лачугами, безнадежно прогорающими увесилительными заведениями. Торби находился на задах маленькой ручной прачечной; здесь стояли бочки, валялись дрова и из скособоченных труб пробивались облака пара. Торби прикинул, что закусочная за два дома отсюда. Он припомнил корявую вывеску:"Великолепная домашняя прачечная - самые низкие цены". Можно обойти это здание - но сначала лучше осмотреться. Оглядев аллею позади себя, он лег и осторожно высунул голову из-за угла. О господи! По аллее шли двое патрульных... как он вляпался, как вляпался! Те не отказались от поисков и объявили всеобщую тревогу. Он отполз назад и огляделся. В прачечную? Нет. В уборную во дворе? Патрульможет проверить ее. Не остается ничего, как бежать сломя голову - чтобы как раз попасть в руки другого патруля. Торби знал, как бысто полиция может окружить какой-то район. Около Площади он мог прорвалься сквозь их сети, но сейчас он был на чужой территории. Его взгляд упал на перевернутый бак для полоскания белья... и через мгновение он уже был под ним. Здесь было очень тесно; ободрав спину, он был вынужден поджать колени к подбородку. Он испугался, что кусок лохмотьев виден снаружи, но было уже поздно что-либо делать; он слышал приближающиеся шаги. Шаги раздавались совсем рядом с баком, и он затаил дыхание. Кто-то влез на бак и затоптался на нем. - Эй мать! - услышал он мужской голос. - Ты давно здесь? - Давно. Не сшиби подпорку, а то ты мне все белье опрокинешь. - Ты не видела мальчишку? - Какого мальчишку? - Молодого, довольно длинного. С пушком на подбородке. В набедренной повязке, без сандалий. - Кто-то, - услышал он над собой равнодушный женский голос, - промчался здесь так, словно за ним гнались привидения. Я его не разглядела как следует - у меня хватает и своих дел. - Так это и есть наш мальчишка! Куда он делся? - Перемахнул вон тот забор и исчез между домами. - Спасибо мать! Идем, Джабби! Торби ждал. Женщина продолжала заниматься своим делом; она переступала с ноги на ногу, и кадка поскрипывала. Наконец она спустилась, села на кадку и легонько постучала по ней. - Сиди там, - тихо сказала она. Через мгновение Торби услышал, как она уходит. Торби ждал, пока у него не заныли кости. Вполне возможно, что и ночной патруль после комендантского часа останавливает всех кроме благородных, но исчезнуть отсюда при дневном свете было невозможно. Торби не мог предположить, почемуохоте за ним была оказана такая честь. Время от времени он слышал, как кто-то - та женщина? - ходила по двору. Наконец часом позже он услышал скрип несмазанных колес. Кто-то постучал по крышке кадки. - Как только я подниму ее, прыгай в повозку и побыстрее. Она как раз пред тобой. Торби не ответил. Свет резанул его по глазам, он увидел маленькую повозку и, оказавшись в ней, сжался в комочек. На него навалили белье. Но до этого он мельком увидел, что кадки больше не было на виду: развешенное на веревках белье скрывало ее. Чьи-то руки примяли узлы вокруг него и голос сказал: - Лежи тихо, пока я не скажу тебе. - Ладно... и миллион благодарностей! Как-нибудь я расплачусь с вами. - Забудь, - она тяжело вздохнула. - Когда-то у меня был муж. Теперь он в шахтах. Я не знаю, что ты сделал, - но патрулю я никого не отдам. - О, простите. - Заткнись. Маленькая повозка затряслась и двинулась. Торби почувствовал, что под колесами сменилось дорожное покрытие. Внезапно они остановились; женщина стала ворочать узлы, ушла на несколько минут и, вернувшись, кинула в повозку узлы с грязным бельем. Торби воспринимал все происходящее с долготерпением, присущим нищим и бродягам. Прошло много времени, прежде чем снова сменилась мостовая. Они остановились и женщина тихо сказала: -Когда я скажу, выпрыгивай с правой стороны и уходи. Только побыстрее. - Идет. И еще раз спасибо! - Замолчи. - Повозка проехала еще не много, замедлила ход, останавливаясь, и она сказала: - Ну! Торби отбросил прикрытие, выпругнул и встал на ноги - все одним движением. Он находился перед проходом между двумя зданиями, служебным проходом, соединявшим аллею с улицей. Кинувшись бежать, он оглянулся из-за плеча. Повозка уже исчезла. Он так никогда и не увидел лица ее хозяйки. Двумя часами позже он очутился в своем районе и скользнул в яму к Баслиму: - Не получилось. - Почему? - Шпионы. Их там была целая команда. - Милостыню, благородный сэр! Ты унес ноги? Милостыню во имя ваших отца и матери! - Конечно. - Возьми чашку. - Баслим двинулся на руках и на одном колене. - Папа! Дай я помогу тебе. - Останься здесь. Торби остался, сожалея, что папа не выслушал его рассказа. С темнотой, поспешив домой, он обнаружил Баслима на кухоньке-ванной в окружении диктофона и проектора для книг; все принадлежности валялись вокруг. Торби посмотрел на изображение страниц, увидел, что не понимет их, и прикинул, какой это может быть язык - странный, во всех словах было по семь букв, не больше и не меньше. - Эй, папа! Приготовить ужин? - Нет места... и нет времени. Поешь хлеба. Что сегодня произошло? Жуя хлеб, Торби рассказал ему все. Баслим только кивал. - Ложись, - наконец сказал он. - Сегодня нам снова надо заняться гипнозом. У нас впереди долгая ночь. Материал, который Баслим хотел впечатать в него, состоял из рисунков, цифр и сесконечыных сессмысленных трехсложных слов. Легкое забытье погрузило его в приятный сон, и голос Баслима, доносящийся из диктофона, был тоже приятен. Во время одного из перерывов, когда Баслим заставил его проснуться, он спросил: - Папа, для кого все эти послания? - Если сможешь доставить их, узнаешь; ты ни в чем не должен сомневаться. Если тебе будет трудно припомнить их, попрости, чтобы тебя погрузили в легкий сон, и все вернется. - Кого попросить? - Его. Неважно. Теперь - снова спать. Ты спишь. - Баслим щелкнул пальцами. Под слабое бормотание диктофона Торби ощутил смутное беспокойство: ему показалось, что Баслим куда-то собрался. Он пристегнул свою искусственную ногу, что заставило Торби удивиться во сне; папа носил ее только в доме. Затем он ощутил запах дыма и подумал, что на кухне что-то горит и надо пойти посмотреть. Но он был не в состоянии двинуться, пока в его мозг вливались слова. Он беспокоился, сможет ли повторить тот урок, что вытвердил. - Все правильно? - Да. А теперь иди спать. Остальную часть ночи ты можешь спокойно отдыхать. Баслим ушел под утро. Торби не удивился: теперь все действия папы предсказать было еще труднее, чем раньше. От съел завтрак, взял чашку и занял свое место на Площади. Дела шли плохо - папа был прав; для своей профессии Трби теперь выглядел слишком здоровым и сытым. Может, ему стоит подучиться вывертывать суставы, как Гранни Змея. Или прикупить контактные линзы с нанесенной на них катарактой. К полудню в порту вне расписания приземлился грузовой корабль. Приступив к обычным расспросам, Торби выяснил, что это был Свободный Торговец "Сису", порт приписки Нью-Финляндия на Шиве-Ш. Как обычно, это были те минимальные сведения, которые он должен был сообщить папе, увидевшись с ним. Но Капитан Крауса с "Сису" был одним из тех пятерых, которым Торби должен был когда-нибудь, если это понадобиться, передать послание. Это беспокоило Торби. Он знал, что не может встретиться с Капитаном Крауса - пака папа жив и здоров, эта возможность представала лишь в отдаленном будущем. Но может быть, папа торопится узнать, что "Сису" совершила посадку. Рейсовые грузовики приходят и уходят, и никто не знает, когда это случится, потому что порой они проводят в порту всего несколько часов. Торби сказал про себя, что должен быть дома через пять минут - и папа, возможно, поблагодарит его. В худшем случае, он его обругает за то, что ушел с Площади, но, черт возьми, из сплетен он почерпнет все, что упустил. Торби ушел. Руины старого амфитеатра простирались до одной трети периферии нового. Дюжина дыр вела в лабиринт, который образовался из старых загонов для рабов; и от этих воходов внутрь вело бессчетное количество путей в ту часть, которую Баслим избрал себе под жилье. Каждый раз и он, и Торби прокладывали себе путь по-новому и старались, чтобы никто не видел, как они входят или выходят. Торопясьв, Торби направился к ближайшему входу и едва не попался: рядом с ним стоял полисмен. Торби не замедлил шага, делая вид, что его цель - маленькая лавчонка зеленщика на улочке, примыкавшей к развалинам. Остановившись, он заговорил с ее владелицей. - Привет, Инга. Никак ты собралась выбрасывать на помойку эти прекрасные спелые дыни? - Нет тебе дыни. Он позвякал монетами. - Как насчет вон той побольше? Полцены, и я не буду обращать внимание, что у нее подгнил бок. - Он нагнулся к ней. - Что за пожар? Она мигнула, указывая на полисмена. - Исчезни. - Рейд? - Исчезни, я говорю. Торби бросил монеты на прилавок, взял грушу и пошел прочь, высавывая мякоть. Он не спешил. Осторожное изучение окрестностей дало ему понять, что полиция окружила руины кольцом. У одного из воходов под присмотром патрульных грустно толпилась группа оборванных пещерных жителей. Баслим считал, что в подземельях жевет самое малое до пятисто человек. Торби не очень верил в это число, потому что редко видел или свышал кого-то поблизости. Среди поенников он узнал только двоих. Через полчаса, уже чувствуя серьезное беспокойство, Торби обнаружил проход, рядом с которым не было полиции: похоже, она о нем не знала. Понаблюдав за ним в течение нескольких минут, он рванулся вперед и под прикрытием кустов нырнул вниз. Внутри он сразу же оказался в сплошной темноте, и поэтому двигался осторожно, все время прислушиваясь. Нельзя исключить, что у полиции могли быть очки, с помощью которых они видели в темноте. Торби не был уверен, что на этот раз темнота, как всегда, поможет ему увильнуть он них. Но выбора не было. Внизу в самом деле была полиция; он слышал разговоры двух-трех из них и видел свет фонариков - если соглядатаи в самом деле могли пользоваться приборами ночного видения, у этих ничего не было. Держа автоматы наперевес, они старательно искали что-то. Но они были на чужой территории, которую Торби считал своим домом. Опытный исследователь подземного мира, он знал все его коридоры так же хорошо, как собственную ладонь; весь год он прокладывал дороги в сплошной темноте и делал это дважды в день. В тот момент, когда они его заметили, Торби был уже далеко. Он прыгнул в дыру, которая вела на следующий уровень, просквозил ее, шагнул в проход и замер. Найдя дыру, они заглянули в ее узкую щель, которой так свободно воспользовался Торби, и один из ни сказал: - Нам нужна лестница. - Брось, мы найдем ступеньки или спуск. - И они ушли. Подождав, Торби через несколько минут уже был у своих дверей. Он смотрел, слушал, принюхивался и прикидывал, пока не пришел к убеждению, что поблизости никого нет, затем нагнулся к дверям и приложил палец к замку. И как только он это сделал, то сразу же понял: что-то не в порядке. Двери не было; вместо нее зияла дыра. Он застыл; нервы его были напряжены. Он чувствовал чужой запах, но запах был уже старым, и звуков дыхания не было слышно. Тишину нарушали только капли из крана. Торби решил - он должен увидеть, что случилось. Обернувшись, он убедился, что отсветов фонариков нет и, войдя внутрь, повернул выключатель на "тускло". Ничего не изменилось. Он крутил выключатель во всех позициях, но света по-прежнему не было. Он вошел внутрь, опасаясь наткнуться на кого-то, притаившегося в уютной готиной, добрался до кухни и зажег свечу. Она была не там, где обычно, но Торби нащупал ее, а затем спички. Все полки, все шкафчики были разломаны, еда и посуда валялись на полу. В большой комнате оба матраца были вспороты и их содержимое выкинуто наружу. Полный разгром жилища говорил о поспешном обыске, когда ищут не что-то определенное, но заботятся лишь о быстроте. Торби оглядел побоище, и подбородок его задрожал. А когда он нашел около дверей протез папы, раздавленный тяжелым сапогом, то разразился рыданиями, и должне был поставить свечу на пол, чтобы не выронить ее. Подобрав сломанный протез, он, как куклу, прижал его к груди и опустился на пол, со стонами качаясь вперед и назад. Глава 5 Следующие несколько часов Торби провел в темном коридорчике, рядом с первым ответвлением, откуда мог услышать Баслима, если бы тот вернулся. Он ловил себя на том, что погружается в дремоту, затем внезапно пробуждался и понимал, что надо узнать, который час; ему казалось, что он бодрствует не меньше недели. Вернувшись домой, он зажег свечу. Но их единственные часы, домашняя "Вечность", были раздавлены. Радиоактивная капсула, без сомнения, продолжала отсчитывать вечность, но часы молчали. Торби посмотрел на них и заставил себя задуматься над практичекими делами. Если бы папа был свободен, он бы вернулся. Но его увела полиция. Может, они только поспрашивают его и отпустят? Нет, они его не отпустят. Насколько Торби было известно, папа никогда не делал того, что могло бы принести вред Саргону - но он давно понял, что папа отнюдь не был простым и безобидным старым нищим. Он никак не представлял себе, зачем папа делал многое из тог, что никак не согласовывалось с обликом "безобидного старого нищего", но было ясно - полиция что-то знала или подозревала его в чем-то. Раз в год полиция обычно "чистила" развалины, бросая в наиболее подознительные дыры бомбы с рвотным газом; как правило, это приводило лишь к тому, что пару ночей приходилось устраиваться на ночевку где-нибудь в другом месте. Они целились арестовать именно папу, и они что-то искали. Полиция Саргона руководилась несколько иными правилами, чем юстиция; там уже заранее знали, что человек виновен, затем допрашивали его, прибегая к внушительным и жестоким методам, пока он не начинал говорить... методы были столь серьезны, что арестованный обычно старался рассказать все еще до того, как его начинали допрашивать. Но Торби знал, что полиции не удастся выжать из папы ничего, если он не захочет говорить. Так что допросы могли продолжаться долго. Может, именно в эту минуту они и трудятся над ним. Торби почувствовал, как у него сжался желудок. Он должен вырвать папу из их рук. Как? Как моль может атаковать Президиум? У Торби было не больше шансов, чем у мотылька. Баслим может находиться в тайных камерах участка полиции, что было бы самым ллогичным по отношению к столь незначительному заключенному. Но Торби подсознательно чувствовал, что папа относится не к таким... и в этом случае он может быть где угодно, вплоть до недр Президиума. Торби может отправиться пряма в полицейский участок и осведомиться, куда дели его хозяина - но такое уважительно отношение к сарконской полиции вряд ли дало бы ему что-нибудь: скорее всего как ближайший родственник он бы оказался в роли очередного допрашиваемого, и Тогрби воочию увидел, как в закрыто камере из него вытягивают ответы (которые, возможно, он и не знает) на те вопросы, которыми мучают Баслима. Торби не был трусом: просто он знал, что не зная броду, не стоит соваться в воду. Все, что он может сделать для папы, должно быть сделано косвенным образом. Он не мог требовать своих "прав", потому что не обладал ими; такая идея никогда и не приходила ему в голову. Если бы он был человеком с карманом, полным стелларов, можно было бы дать взятку. А у Торби было не больше двух минимов. Ему оставалось действовать украдкой, и для этого нужна информация. Он пришел к этому заключению, как только понял, что реальной возможности освобождения папы из полиции не существует. Но на тот невероятный случай, если Баслим сможет выговорить себе свободу, Торби оставил записку, в которой сообщал папе, что вернется на следующий день, и положил ее на полку, которую они использовали как почтовый ящик. И затем двинулся в путь. Была уже ночь, когда он высунул из дыры голову. Он никак не мог сообразить, провел ли он в развалинах полдня или полтора. Ситуация заставила его изменить свои планы: первым делом он собирался навестить Ингу, зеленщицу, и выяснить, что ей известно. Н так как полиции вокруг не было видно, он может передвигаться свободно, если не наткнется на ночной патруль. Но куда? Кто сможет или захочет снабдить его информацией? У Торби была дюжина приятелей и сотни людей он знал в лицо. Но все его знакомцы были вынуждены соблюдать комендантский час; он встречался с ними только днем, и в большинстве случаев даже не знал, где они спят. Но в этих местах комендантский час не имел силы. Во имя коммерции и для удобства посещения баров, игорных и других гостеприимных заведений прибывающими космонавтами двери в районе Веселой Улицы рядом с космопортом никогда не закрывались. Посетитель, даже простой свободный человек, мог оставаться здесь всю ночь, правда, рискуя быть схваченным, если он выйдет в город между наступлением комендантского часа и рассветом. Риск не волновал Торби; он не собирался показываться кому-то на глаза, и хотя внутри района патрулировала полиция, он знал повадки тамошних стражников. Они ходили папами и не покидали освещенных улиц, изменяя этому обычаю крайне редко. Но главная ценность этого района, которая интересовала Торби, бла в том, что слухи здесь часто распространялись за час до события и были значительно полнее, чем о них сообщали заголоки газет. Хоть кто-то на Веселой Улице должен знать, что случилось с папой. Прокладывая путь по крышам, Торби добрался до этого шумного района. По водосточной трубе он спустился в какай-то темный двор, вышел на Веселую Улицу и остановился, оглядываясь в поисках кого-нибудь из знакомых. Вокруг было много прохожих, но большинство из них были приезжими. Торби знал каждого владельца и хозяина вверх и вниз по улице, но он медлил войти в какой-нибудь кабачок, так как мог попасть прямиком полиции в лапы. Он хотел встретить того, кому мог бы довериться. Полиции не было, но не было и ни одного знакомого лица, хотя на минутку показалась тетка Сингхем. Среди множества предсказателей, которые трудились на Веселой Улице, тетка Сингхем была лучшей: она никогда не предсказывала ничего, кроме счастья и удачи. И если они запаздывали, никто из клиентов не жаловался; теплый голос Тетушки внушал уверенность. Кто-то шептал, что свое собственное счастье она ловит, снабжая полоцию информацией, но Торби не верил в эти слухи, потому что им не верил и пап. Она была прекрасным источником новостей, и Торби решил попытать счастья - самое большее, что она могла сообщить полиции, что он жив и на свободе... а это они и так знали. За углом, спава от Торби, было кабаре "Небесная Гавань"; Тетушка расстелила свой коврик перед входом в него, решил ловить клиентов, которые будут вот-вот выходить по окончании представления. Торби огляделся по сторонам и рванулся вдоль улицы к кабаре. - Эй! Тетушка! Она с удивлением обернулась, а затем сделала бесстрастное лицо. Не шевеля губами, она сказала достаточно громко, чтобы Торби услышал: - Уноси ноги, сынок! Скрывайся! Неужто ты с ума сошел? - Тетушка... куда они его забрали? - Нырни в какую-нибудь дырку и прячься! За тебя назначена награда! - За меня? Что за глупости, Тетушка, никто не будет платить за меня награды. Ты только скажи мне, где они его держат. Ты знаешь? - Они не... - Что "они не"? - А ты не знаешь? О, бедный мальчик! Они укоротили его. Торби испытал такой ужас, что потерял дар речи. Хотя Баслим говорил, что наступит время, когда он будет мертв, Торби никогда понастоящему не верил в это; он был не в состоянии представить себе, что папы нет, что он мертв. Он не слышал, что она говорила, и ей пришлось повторить: - Ищейки! Уходи! Торби посмотрел из-за плеча. По направлению к ним двигались двое полицейских - время уносить ноги! Но он был зажат между улицей и стеной, ни одного выхода в поле зрения, кроме дверей кабаре... и если он кинется в них, в таком виде и так одетый, швейцар простокликнет патруль. Но деваться было некуда. И Торби, повернувшись к полиции спиной, вошел в тесное фойе кабаре. Там никого не было - на сцене шло последнее действие, и даже лоточники ушли поглазеть на него. Внутри фойе стояла стремянка и на ней ящик со светящимися буквами, которые подвешивались над воходом, оповещая о представлении. Торби увидал их, и в голове его мелькнула мысь, которая заставила бы Баслима гордиться своим учеником - схватив стремянку и короб, Торби вышел наружу. Не обращая внимания на полицейских, он водрузил стремянку под небольшим светящимся объявлением, которое красовалось над входом и, держась к полоцейским спиной, поднялся по стремянке. Тело его было ярко освещено, но глова и плечи скрывались в тени. Он начал спокайно снимать буквы. Двое полицейских остановились как раз под ним. Торби постарался скрыть охватившую его дрожь и продолжал трудиться со спокойной уверенностью наемного работника, исполняющего привычную работу. Он слышал, как Тетушка Сингхем окликнула полицейского: - Добрый вечер, сержант! - Добрый вечер, Тетушка. Что ты будешь врать сегодня вечером? - Вот уж в самом деле! Я вижу у вас в будущем прекрасную юную девушку, с руками нежными, как птицы. Дайте мне посмотреть на вашу ладонь и, может быть, я смогу пречесть ее имя. - А что скажет моя жена? Сегодня вечером нет времени для болтовни, Тетушка... - Сержант посмотрел на человека, меняющего вывеску, потер подбородок и сказал: - Мы должны выслеживать