Он взглянул на меня, когда я вошел, и сказал: - Садись, Джонни. Еще полистал бумажки и наконец положил их на стол. - Любишь собак? - Да, сэр. - Насколько ты их любишь? Твоя собака спит с тобой в одной постели? И вообще, где сейчас твоя собака? - Но... у меня нет собаки. По крайней мере, сейчас. А если бы у меня собака была... что ж, думаю, я бы не пустил ее в свою кровать. Видите ли, мама вообще не хотела, чтобы в доме были собаки. - Так. Но ты когда-нибудь приводил собаку в дом тайком? - Ну... - Я подумал, что не смогу ему объяснить, что мама никогда не сердится, но так умеет обдать тебя холодом, что пропадет даже мысль в чем-то ее переубедить. - Нет, сэр, никогда. - Ммм... ты когда-нибудь видел неопса? - Один раз. Их показывали на выставке в Театре Макартура два года назад. - Так. Давай я тебе расскажу о команде К-9. Ведь неопес - это не просто собака, которая разговаривает. - Вообще-то я не очень разобрался с этими нео тогда в театре. Они что, на самом деле говорят? - Говорят. Только нужно, чтобы ухо привыкло к их речи. Они не выговаривают буквы "б", "м", "п" и "в", и нужно привыкнуть к тем звукам, которыми они эти буквы заменяют. Но в любом случае их речь не хуже человеческой. Дело в том, что неопес - это не говорящая собака. Это вообще не собака, а искусственно синтезированный мутант. Нео, если он натренирован, в шесть раз умнее обычного пса или, если можно провести такое сравнение, почти так же умен, как умственно отсталая человеческая особь. С той лишь разницей, что умственно отсталый человек - в любом случае человек с дефектом, а неопес проявляет стабильные незаурядные способности в той области, для которой он предназначен. Мистер Вейсс нахмурился. - Но это еще не все. Нео может жить только в симбиозе. В симбиозе с человеком. В этом трудность. Ммм... ты слишком молод, чтобы знать самому, но ты видел семейные пары - своих родителей, наконец. Ты можешь представить близкие, ну как бы семейные отношения с неопсом? - Э... Нет. Нет, не могу. - Эмоциональная связь между псом-человеком и человеком-псом в команде К-9 намного сложнее, тоньше и важнее, чем эмоциональные связи в большинстве человеческих семей. Если человек погибает, мы убиваем неопса. Немедленно! Это все, что мы можем сделать для бедного создания. Милосердное убийство. Если же погибнет неопес... что ж, мы не можем убить человека, хотя это и было бы самым простым решением. Мы ограждаем его от контактов и госпитализируем, а потом медленно и постепенно собираем в единое целое. Он взял ручку и сделал в бумаге отметку. - Считаю, что мы не можем рисковать и посылать в К-9 парня, который не может против воли матери привести пса в дом и спать с ним в одной постели. Так что давай подумаем о чем-нибудь другом. И только тут я окончательно понял, что ни для одной работы выше К-9 в моем списке предпочтений я не гожусь. А теперь для меня потерян и этот шанс. Я был настолько ошеломлен, что с трудом услышал следующую фразу. Майор Вейсс говорил спокойно, как о чем-то давно пережитом, похороненном на дне души. - Я работал когда-то в К-9. Когда мой нео по несчастливой случайности погиб, они продержали меня в изоляторе госпиталя шесть недель, пытаясь реабилитировать для другой работы. Джонни, ты интересовался разными предметами, изучал столько всякой всячины - почему ты не занимался чем-то стоящим? - Сэр? - Ну ничего. Тем более, что теперь уже поздно. Забудь об этом. Ммм... Твой преподаватель по истории и нравственной философии, похоже, хорошо к тебе относится. - Правда? - Я был поражен. - А что он сказал? Вейсс улыбнулся. - Он сказал, что ты неглуп. Просто слегка невежествен и задавлен своим окружением. Для него это довольно высокая оценка. Я его знаю. Мне же, однако, показалось, что такой оценке радоваться нечего. Этот самодовольный, занудный, старый... - Что ж, - продолжал Вейсс, - думаю, нужно учесть рекомендацию мистера Дюбуа. Как ты смотришь на то, чтобы пойти в пехоту? Я вышел из Федерального Центра, не испытывая особой радости, но и не особенно горюя. В конце концов я был солдатом. Бумаги в моем кармане подтверждали это. Все-таки я не настолько плох, чтобы использовать меня только как тупую рабочую силу. Рабочий день как раз завершился, и здание почти опустело - оставались, кажется, только ночные дежурные. У выхода я столкнулся с человеком, лицо которого показалось мне знакомым, но сразу я его не узнал. Он поймал мой взгляд. - А-а, парень, - сказал он живо. - Так ты еще не в космосе? Тут и я узнал его. Сержант Звездного Флота, который первым встретил нас здесь, в ротонде. От удивления я, наверное, открыл рот. На этом человеке была штатская одежда, он шел на двух целых ногах И размахивал двумя руками. - Д-добрый вечер, сержант, - пробормотал я. Он прекрасно понял причину моего удивления, оглядел себя и улыбнулся: - Успокойся, парень. После работы мне не обязательно сохранять устрашающий вид. Тебя уже определили? - Только что получил приказ. - Ну и как? - Мобильная Пехота. Его лицо расплылось в довольной улыбке, он стукнул меня по плечу. - Держись, сынок! Мы будем делать из тебя мужчину... или убьем в процессе обучения. А может быть, и то и другое. - Вы полагаете, это хороший выбор? - спросил я с сомнением. - Хороший выбор? Сынок, это единственный выбор вообще. Мобильная Пехота - это ядро армии. Все остальные - это или нажиматели кнопок, или профессора. Все они только помогают нам - мы делаем главную работу. Он дернул меня за рукав и добавил: - Сержант Звездного Флота Хо, Федеральный Центр. Это я. Обращайся, если будет нужно. Счастливо! - И он вышел из здания - грудь колесом, голова гордо поднята, каблуки цокают по мостовой. Я посмотрел на свою ладонь. Руки, которую я пожал, на самом деле не было. Но у меня было полное ощущение, что моей ладони коснулась живая ладонь, и не просто коснулась, а твердо пожала. Я что-то читал о таких специальных протезах. Но одно дело читать... Я пошел к гостинице, где жили новобранцы, ожидающие распределения, форму нам еще не выдали, и днем мы носили простые комбинезоны, а вечером - собственную одежду. В своей комнате я начал упаковывать вещи, так как улетал рано утром. Вещи я собирал для того, чтобы отправить их домой: Вейсс предупредил, что с собой лучше ничего не брать - разве что семейную фотографию или музыкальный инструмент. Карл отбыл тремя днями раньше, получив назначение в "Ар энд Ди" - то самое, которого он и добивался. Мне казалось, что я так же счастлив, как и он. Или я был просто ошеломлен и не мог осознать, что со мной происходит? Маленькая Кармен тоже уже отбыла в ранге курсанта Звездного Флота (правда, пока в качестве стажера). Она скорее всего будет пилотом... Что ж, она это заслужила. Я в ней и не сомневался. В разгар моих сборов в комнату вошел сосед. - Получил приказ? - спросил он. - Ага. - Куда? - Мобильная Пехота. - Пехота? Ах ты бедняга, дурачок! Мне тебя искренне жаль. Честное слово. Я страшно разозлился. - Заткнись! Мобильная Пехота - это лучшая часть армии! Это сама армия! Вы все работаете только для того, чтобы помочь нам - мы делаем главную работу. Он ухмыльнулся: - Ладно, сам увидишь. 3 Он будет править ими железной рукой. Откровение от Иоанна Базовую подготовку я проходил в лагере имени Артура Курье, расположенном на севере, в голой степи. Я был в числе тысячи Других таких же жертв. Слово "лагерь" в данном случае звучало даже слишком громко, поскольку единственным солидным строением там был склад для хранения оборудования и амуниции. Мы спали и ели в палатках, но большую часть жизни проводили на открытом воздухе. Хотя и слово "жизнь" к тому периоду, по-моему, не подходит. Я вырос в теплом климате, а там мне все время казалось, что Северный полюс находится в пяти милях к северу от лагеря. Без сомнения, наступал новый ледниковый период. Однако бесчисленные занятия и упражнения заставляли согреваться, а уж начальство строго следило, чтобы нам все время было тепло. В первый же день в лагере нас разбудили еще до рассвета. Я с трудом привыкал к переходу из одной часовой зоны в другую, и мне показалось, что нас подняли, когда я только-только заснул. Сначала не верилось, что кто-то всерьез хочет сделать это посреди ночи. Но так оно и было. Громкоговоритель неподалеку врезал военный марш, который, без сомнения, мог разбудить и мертвого. К тому же какой-то неугомонный надоедливый тип орал возле палаток: - Всем выходить! Вытряхивайтесь наружу! Он влез в нашу палатку, как раз когда я укрылся с головой, пытаясь снова заснуть. Сорвал с меня одеяло и спихнул с кровати на твердую холодную землю. Похоже, это дело было для него привычным: даже не оглянулся и пошел вытряхивать остальных. Десятью минутами позже, натянув штаны, майку и ботинки, я оказался в шеренге таких же новобранцев, построенных для поверки и гимнастики. Над горизонтом на востоке показался узкий краешек солнца. Перед нами стоял большой, широкоплечий, неприятного вида человек. Одет он был так же, как мы, но, глядя на него, я чувствовал себя замухрышкой: он был гладко выбрит, брюки отутюжены, в ботинки можно было глядеться, как в зеркало. Но главное, его движения - резкие, живые, свободные. Возникало впечатление, что он не нуждается в сне. Он хрипло крикнул: - Слшш меня!.. Внима... Млчать!.. Я Крейсерский сержант Зим, ваш командир. Когда будете обращаться ко мне, салютуйте и говорите "сэр". Так же обращайтесь к каждому, кто носит жезл инструктора... В руках у него был стек, и теперь он махнул им в воздухе, словно рисуя все, что хотел сказать. Я еще в день прибытия заметил людей с такими же жезлами и решил, что приобрету себе такой же - очень они симпатично выглядели. Однако теперь я понял, что лучше об этом и не думать. - ...потому что у нас не хватает офицеров, чтобы обучать вас всех, и вам придется иметь дело с нами. Кто чихнул? Молчание. - КТО ЧИХНУЛ? - Это я, - раздался чей-то голос. - Что я? - Я чихнул. - Я чихнул, СЭР! - Я чихнул, сэр. Я немного замерз, сэр. - Ого! - Зим подошел к курсанту, который чихнул, поднес кончик жезла почти к самому его носу и спросил: - Имя? - Дженкинс... сэр. - Дженкинс... - повторил Зим с таким видом, будто в самом слове было что-то неприятное и постыдное. - Могу представить, как однажды ночью, находясь в патруле, ты чихнешь только потому, что у тебя сопливый нос. Так? - Надеюсь, что нет, сэр. - Что ж, и я надеюсь. Но ты замерз. Хмм... мы сейчас это дело поправим.- Он указал своим стеком. - Видишь склад вон там? Я невольно бросил взгляд в том же направлении, но ничего не увидел, кроме расстилавшейся до горизонта степи. Только пристально вглядевшись, я различил наконец какое-то строение, которое, казалось, было расположено на линии горизонта. - Вперед. Обежишь его и вернешься. Бегом, я сказал. И быстрее! Бронски! Пришпорь-ка его. - Есть, сержант! - Один из той компании со стеками, окружавшей сержанта, рванулся за Дженкинсом, легко его догнал и звучно стегнул по штанам стеком. Зим повернулся к нам. Он раздраженно прохаживался туда-сюда вдоль строя, искоса оглядывая нас. Наконец остановился, тряхнул головой и сказал, обращаясь явно к самому себе, но так, что всем было слышно: - Кто бы мог подумать, что этим буду заниматься я! Он опять оглядел нас. - Эй вы, обезьяны... нет, даже "обезьяны" для вас слишком хорошо. Жалкая банда мартышек... За всю свою жизнь я не видел такой толпы маменькиных сынков. Втянуть кишки! Глаза прямо! Я с вами разговариваю! Я невольно втянул живот, хотя и не был уверен, что он обращается ко мне. А он все говорил, все хрипел, и я начал забывать о холоде, слушая, как он бушует. Он ни разу не повторился и ни разу не допустил богохульства и непристойности. Однако он умудрился описать наши физические, умственные, моральные и генетические пороки с большой художественной силой и многими подробностями. Но я не был потрясен его речью. Меня больше заинтересовала ее внешняя сторона - язык, манера говорить. Наконец он остановился. Потом снова заговорил: - Нет, я не знаю, что делать. Может, отослать их всех обратно. Когда мне было шесть, мои деревянные солдатики выглядели куда лучше. Ну хорошо! Есть кто-нибудь в этой куче, кто думает, что может сделать меня? Есть хоть один мужчина? Отвечайте. Наступило короткое молчание, в котором, естественно, принял участие и я. Я хорошо понимал, что не мне с ним тягаться. Но тут с правого фланга шеренги раздался голос: - Может быть... думаю, я смогу... сэр. На лице Зима появилось радостное выражение. - Прекрасно! Шаг вперед. Я хочу на тебя взглянуть. Новобранец вышел из строя. Выглядел он внушительно: по крайней мере, на три дюйма выше самого Зима и даже несколько шире в плечах. - Как твое имя, солдат? - Брэкенридж, сэр. - Каким стилем ты хочешь драться? - Какой вам по душе, сэр. Мне все равно. - О'кей. Тогда обойдемся без всяких правил. Можешь начинать как захочешь.- Зим отбросил свой стек. Борьба началась - и тут же закончилась. Здоровенный новобранец сидел на земле, придерживая правой рукой левую. Он не издал и звука. Зим склонился над ним. - Сломал? - Думаю, что да... сэр. - Виноват. Ты меня немного поторопил. Ты знаешь, где санчасть? Ну, ничего. Джонс! Доставьте Брэкенриджа в санчасть. Когда они уходили, Зим хлопнул парня по правому плечу и тихо сказал: - Попробуем еще раз - примерно через месяц. Я тебе объясню, что у нас сегодня получилось. Эта фраза скорее всего предназначалась только для Брэкенриджа, а я расслышал лишь потому, что они стояли совсем недалеко от того места, где я постепенно превращался в сталактит. Зим вернулся и крикнул: - О'кей, в этой компании по крайней мере один оказался мужчиной. Мое настроение улучшилось. Может, еще кто-нибудь найдется? Может, попробуйте вдвоем? - Он завертел головой, осматривая шеренгу. - Ну, что ж вы, мягкотелые, бесхребетные... Ого! Выйти из строя. Вышли двое, стоявшие рядом в строю. Я подумал, что они договорились между собой шепотом. Зим улыбнулся. - Ваши имена, пожалуйста. Чтобы мы сообщили вашим родственникам. - Генрих. - Какой Генрих? Ты, кажется, что-то забыл? - Генрих, сэр. Битте. - Парень быстро переговорил с другим и добавил:- Он не очень хорошо говорит на стандартном английском, сэр. - Майер, майн герр, - добавил второй. - Это ничего. Многие из тех, кто приходит сюда, поначалу не умеют хорошо болтать. Я сам такой был. Скажи Майеру, чтобы не беспокоился. Он понимает, чем мы будем заниматься? - Яволь, - тут же отозвался Майер. - Конечно, сэр. Он понимает, только не может быстро объясняться. - Хорошо. Откуда у вас эти шрамы на лице? Гейдельберг? - Наин... нет, сэр. Кенигсберг. - Это одно и то же. - У Зима в руках снова был его жезл. Он покрутил его и спросил: - Может быть, вы тоже хотите драться с жезлами? - Это было бы несправедливо, сэр, - ответил Генрих. - Мы будем драться голыми руками, если вы не возражаете. - Как хотите. Кенигсберг, да? Правила? - Какие могут быть правила, сэр, если нас трое? - Интересное замечание. И договоримся, что, если у кого-нибудь будет выдавлен глаз, его нужно будет вставить обратно, когда мы закончим драться. И скажи своему соотечественнику, что я готов. Начинайте, когда захотите. - Зим отбросил свой жезл. - Вы шутите, сэр. Мы не будем выдавливать глаза. - Не будем? Договорились. И давайте начинайте, Или возвращайтесь обратно в строй. Я не уверен, что все произошло так, как мне помнится теперь. Кое-что подобное я проходил позже, на тренировках. Но думаю, случилось вот что: двое парней пошли на сержанта с двух сторон, пока не вступая с ним в контакт. В этой позиции для человека, который работает один, есть выбор из четырех основных движений, дающих возможность использовать преимущества более высокой подвижности и координированности одного по сравнению с двумя. Сержант Зим всегда повторял (он был совершенно прав), что любая группа слабее одного, за исключением того случая, когда эта группа специально подготовлена для совместной работы. К примеру, сержант мог сделать ложный выпад в сторону одного из них, затем внезапно рвануться к другому и вывести его из строя (в элементарном варианте - хотя бы ударом по коленной чашечке). Затем спокойно разделаться с первым из нападающих. Однако он позволил им обоим напасть. Майер быстро прыгнул к нему, видимо, надеясь каким-то приемом повалить сержанта. После этого Генрих мог, например, пустить в ход свои тяжелые ботинки. Поначалу, по крайней мере, казалось, что сценарий развивается именно так. На самом деле с захватом у Майера ничего не вышло. Сержант Зим, поворачиваясь ему навстречу, одновременно ударил двинувшегося к нему Генриха в живот. В результате Майер как бы взлетел и мгновение парил в воздухе. Однако единственное, что можно было утверждать точно - это то, что борьба началась, а потом оказалось, что на земле мирно спят два немецких парня. Причем лежали они рядом, только один лицом вверх, а другой - вниз. Над ними стоял Зим, у которого даже не сбилось дыхание. - Джонс, - сказал он. - Нет, Джонс ушел, не так ли? Махмуд! Принеси-ка ведро воды и верни их на место. Кто взял мою палку? Немного погодя ребята пришли в сознание и мокрые вернулись в строй. Зим оглядел нас и спросил уже более умиротворенно: - Кто еще? Или приступим к упражнениям? Я никак не ожидал, что кто-нибудь еще отважится попробовать. Однако неожиданно с левого фланга, где стояли самые низкорослые, вышел из шеренги парень. Он повернулся и прошел к центру строя. Зим посмотрел на него сверху вниз. - Только ты один? Может, хочешь взять себе партнера? - Я лучше один, сэр. - Как хочешь. Имя? - Суцзуми, сэр. Глаза у Зима округлились. - Ты имеешь отношение к полковнику Суцзуми? - Я имею честь быть его сыном, сэр. - Ах вот как! Прекрасно! Черный пояс? - Нет, сэр. Пока еще нет. - Приятно послушать скромного человека. Ладно, Суцзуми. Будем драться по правилам или пошлем за доктором? - Как пожелаете, сэр. Однако я думаю, если позволите высказать мне свое мнение, что по правилам будет благоразумнее. - Не совсем понимаю, о чем ты, но согласен. - Зим опять отбросил свой жезл, затем они отступили друг от друга, и каждый из них поклонился, внимательно следя за противником. Они стали двигаться, описывая окружность, делая легкие пробные выпады и пассы руками. Я почему-то вспомнил о боевых петухах. И вдруг они вошли в контакт - и маленький Суцзуми оказался на земле, а сержант Зим пролетел над ним и упал. Однако сержант приземлился не так, как шлепнулся Майер. Он перекувырнулся и в одно мгновение был уже на ногах, готовый встретить подбирающегося Суцзуми. - Банзай! - негромко крикнул Зим и улыбнулся. - Аригато, - сказал Суцзуми и улыбнулся в ответ. Они снова почти без паузы вошли в контакт, и я подумал, что сейчас сержант опять совершит полет. Но этого не произошло. На несколько мгновений все смешалось: они схватились, мелькнули руки и ноги. А когда движение прекратилось, все увидели, как сержант Зим подтягивает левую ногу Суцзуми чуть ли не к его правому уху. Суцзуми стукнул по земле свободной рукой. Зим тотчас же отпустил его. Они встали и поклонились друг другу. - Может быть, еще один раз, сэр? - Прошу прощения. Но у нас есть дела. Как нибудь потом, хорошо?.. Наверное, я должен тебе сказать. Меня тренировал твой уважаемый отец. - Я уже начал об этом догадываться, сэр. Значит, до другого раза. Зим сильно стукнул его по плечу: - Становись в строй, солдат... Равняйсь! Следующие двадцать минут мы занимались гимнастическими упражнениями, от которых мне стало настолько же жарко, насколько раньше было холодно. Зим проделывал все упражнения вместе с нами. Я все хотел подловить его, но он так ни разу и не сбился со счета. Когда мы закончили, он дышал так же ровно, как и до занятий. После он никогда больше не занимался с нами гимнастикой. Но в первое утро он был с нами и, когда упражнения закончились, повел всех, потных и красных, в столовую, устроенную под большим тентом. По дороге он все время прикрикивал: - Поднимайте ноги! Четче! Выше хвосты, не волочите их по дороге! Потом мы уже никогда не ходили по лагерю, а всегда бегали легкой рысью, куда бы ни направлялись. Я так и не узнал, кто такой был Артур Курье, но у меня возникло подозрение, что это был какой-то великий стайер. Брэкенридж был уже в столовой, рука у него была забинтована. Я услышал, как он сказал кому-то, что обязательно разделается с Зимом. На этот счет у меня были большие сомнения. Суцзуми - еще, быть может, но не эта здоровенная обезьяна. Зим, правда, мне не очень понравился, но в самобытности отказать ему нельзя. Завтрак был на уровне, все блюда мне понравились. Судя по всему, здесь не занимались чепухой, как в некоторых школах, где, садясь за стол, чувствуешь себя несчастным. Если ты не можешь удержаться и обжираешься, загребая со стола обеими руками, - пожалуйста, никто не будет вмешиваться. В столовой меня всегда охватывало блаженное чувство расслабленности и свободы: здесь на тебе никто не имеет права ездить. Блюда ничем не напоминали те, к которым я привык дома. Вольнонаемные, обслуживающие столовую, в свободной манере швыряли тарелки к нам на столы. Любое их движение, думаю, заставило бы маму побледнеть и удалиться к себе в комнату. Но еда была горячая, обильная и, на мой взгляд, вкусная, хотя и без особых изысков. Я съел в четыре раза больше обычной нормы, запив все несколькими чашками кофе с сахаром и заев пирожным. Когда я принялся за второе, появился Дженкинс в сопровождении капрала Бронски. На мгновение они остановились у стола, за которым в одиночестве завтракал Зим, потом Дженкинс хлопнулся на свободное сиденье возле меня. Выглядел он ужасно: бледный, измученный, он хрипло, прерывисто дышал. - Эй, - сказал я, - давай плесну тебе кофе. Он качнул головой. - Тебе лучше поесть, - настаивал я, - хотя бы пару яиц съешь. И не заметишь, как проглотишь. - Я не могу есть. О, эта грязная, грязная скотина... Он добавил еще кое-что. Зим только что закончил есть и курил, одновре- менно ковыряя в зубах. Последнюю фразу Дженкинса он явно услышал. - Дженкинс... - Э... сэр? - Разве ты не знаешь, что такое сержант? - Ну... я только изучаю... - У сержантов нет матерей. Ты можешь спросить любого, прошедшего подготовку. - Он выпустил в нашу сторону облако дыма. - Они размножаются делением... как все бактерии... 4 И сказал Господь Гедеону: народу с тобой слишком много... Итак, провозгласи вслух народу и скажи: кто боязлив и робок, тот пусть возвратится... И возвратилось на- рода двадцать две тысячи, а десять тысяч осталось. И сказал Господь Гедеону: все еще много народа; веди их к воде. там Я выберу их тебе... Он привел народ к воде. И сказал Господь Гедеону: кто будет лакать воду языком своим, как лакает пес, того ставь особо, также и тех всех, которые будут наклоняться на колени свои и пить. И было число лакавших ртом своим с руки три ста человека... И сказал Господь Гедеону: тремя стами лакавших Я спасу вас... а весь народ пусть идет, каждый на свое место. Книга Судей. VII, 2-7 Через две недели после прибытия в лагерь у нас отобрали койки. Если быть точнее, нам предоставили колоссальное удовольствие тащить эти койки четыре мили на склад. Но к этому времени подобное событие уже ничего не значило: земля казалась теплее и мягче - особенно когда посреди ночи звучал сигнал и нужно было моментально вскакивать, куда-то мчаться и изображать из себя солдат. А такое случалось примерно три раза в неделю. Но теперь я засыпал моментально, сразу же после упражнений. Я научился спать когда и где угодно: сидя, стоя, даже маршируя в строю. Даже на вечернем смотре, вытянувшись по стойке "смирно", под звуки музыки, которая уже не могла меня разбудить. Зато сразу просыпался, когда приходило время пройтись парадным шагом перед командирами. Пожалуй, я сделал очень важное открытие в лагере Курье. Счастье состоит в том, чтобы до конца выспаться. Только в этом и больше ни в чем. Почти все богатые люди несчастны, так как не в силах заснуть без снотворного. Пехотинцу, десантнику пилюли ни к чему. Дайте десантнику койку и время, чтобы на нее упасть, и он тут же заснет и будет так же счастлив, как червяк в яблоке. Теоретически нам выделялось полных восемь часов для сна ночью и еще полтора часа свободного времени вечером. Но на деле ночные часы безжа- лостно расходовались на бесконечные тревоги, службу в патруле, марш-броски и прочие штуки. Вечером же, в свободное время, часто заставляли по "спешной необходимости" заниматься какой-нибудь ерундой: чисткой обуви, стиркой, не говоря уже об уйме других дел, связанных с амуницией, заданиями сержантов и так далее. Но все же иногда после ужина можно было написать письмо, побездельничать, поболтать с друзьями, обсудить с ними бесконечное число умственных и моральных недостатков сержантов. Самыми задушевными были разговоры о женщинах (хотя нас всячески старались убедить, и мы, кажется, уже начинали верить, что таких существ в действительности не существует, что они - миф, созданный воспламененным воображением. Один паренек, правда, пытался утверждать, что видел девушку у здания штаба, но был немедленно обвинен в хвастовстве и лжесвидетельстве). Еще можно было поиграть в карты. Однако я оказался слишком азартен для этого дела, был несколько раз тяжело за это наказан, а потому бросил играть и с тех пор ни разу не прикасался к картам. А уж если мы действительно имели в своем распоряжении минут двадцать, то можно было поспать. Это был наилучший выбор: доспать нам не давали никогда. Из моего рассказа может сложиться впечатление, что лагерные порядки были суровее, чем необходимо. Это не совсем так. Все в лагере было направлено на то, чтобы сделать нашу жизнь насколько возможно тяжелой. И делалось это сознательно. У каждого из нас складывалось твердое убеждение, что в лагере тон всему задают явно посредственные люди, садисты, получающие удовольствие от возможности властвовать над нами. Но это было не так. Все было слишком тщательно спланировано и рассчитано слишком умно, чтобы допустить жестокость только ради самой жестокости, Все было организовано, как в операционной палате, и осуществлялось такими же безжалостными средствами, какие использует хирург. Я мог бы, конечно, сказать, что некоторым инструкторам лагерные порядки нравились, но было ли это так на сто процентов, утверждать не берусь. По крайней мере, теперь я знаю, что при подборе инструкторов офицеры-психологи стараются избежать малейшей ошибки. Подбирались прежде всего профессионалы, способные создать жесткую испытательную атмосферу для новобранцев. Садист, как правило, слишком туп и эмоционально несвободен в подобной ситуации. Поэтому от подобных забав он быстро бы устал, отвалился и в конечном счете не смог бы эффективно вести подготовку. И все-таки стервецы среди них водились. Хотя надо признать, что и среди хирургов (и не самых плохих) есть такие, которым доставляет удовольствие резать и пускать кровь. А это и была хирургия. Ее непосредственная цель - прежде всего отсев тех новобранцев, которые слишком изнеженны, слишком инфантильны для Мобильной Пехоты. Вся наша компания за шесть недель сократилась до размеров взвода. Некоторые выбывали спокойно, им предоставлялся выбор мест в небоевых службах - по предпочтению. Других увольняли с жестокими резолюциями: "уволен за плохое поведение", "неудовлетворительная подготовка", "плохое здоровье"... Некоторые не выдерживали и уходили сами, громко проклиная все на свете, навсегда расставаясь с мечтой о получении привилегий. Многие, особенно люди в возрасте, как ни старались, не могли выдержать физических нагрузок. Помню одного - забавного старикашку по фамилии Карузерс (ста- рикашкой он казался нам, на самом деле ему было тридцать пять). Его уносили на носилках, а он все орал, что это несправедливо и что он скоро обязательно вернется. Нам всем тогда стало грустно, потому что мы любили Карузерса и потому что он действительно старался. Когда его уносили, мы все отворачивались, не надеясь снова с ним увидеться. Я встретил его много лет спустя. Он отказался увольняться и в конце концов стал третьим поваром на одном из военных транспортов. Он сразу вспомнил меня и захотел поболтать о старых временах: его прямо-таки распирало от гордости (точно так же пыжился мой отец со своим гарвардским акцентом), что он готовился когда-то в лагере Курье. В разговоре Карузерс утверждал, что устроился даже лучше, чем простой пехотинец. Что ж, может быть, для него это было действительно так. Однако, кроме отсева психологически и физически непригодных и экономии правительственных затрат на тех, кто никогда их не окупит, была еще одна, прямая и главная, цель - достижение полной уверенности в том, что тот, кто сядет в боевую капсулу, будет подготовлен, дисциплинирован, а также абсолютно, насколько может быть человек, надежен. Если человек пойдет в бой неподготовленным, то это будет непорядочно по отношению к Федерации, по отношению к братьям по оружию, но хуже всего - по отношению к нему самому. Но были ли все-таки порядки в лагере более жестокими, чем требовала необходимость? Могу сказать насчет этого только следующее: каждый раз, когда я готовлюсь к боевому выбросу, я хочу, чтобы по обе стороны от меня в бой шли выпускники лагеря Курье или такого же лагеря в Сибири. Иначе я просто не стану входить в капсулу. Но в то время, пока я еще проходил подготовку, во мне крепло убеждение, что наши наставники от нечего делать часто занимаются ерундой, используя новобранцев как подопытный материал. Вот маленький пример. Через неделю после прибытия в лагерь нам выдали какие-то нелепые накидки для вечернего смотра (спецодежда и форма достались нам значительно позже). Я принес свою тунику обратно на склад и пожаловался кладовщику-сержанту. Он имел дело с вещами и казался довольно дружелюбным, поэтому я относился к нему как к штатскому, тем более, что тогда еще не умел разбираться в многочисленных значках и нашивках, пестревших на груди многих сержантов. Иначе, наверное, я бы с ним не заговорил. Но тогда решился: - Сержант, эта туника слишком велика. Мой командир сказал, что ему кажется, будто я несу на себе палатку. Он посмотрел на одежду, но не притронулся к ней. - Действительно? - Да. Я бы хотел другую, более подходящую. Он не шелохнулся. - Я вижу, тебя нужно образумить, сынок. В армии существуют только два размера - слишком большой и слишком маленький. - Но мой командир... - Не сомневаюсь. - Но что же мне делать? - Ты хочешь совета? Что ж, у меня есть свеженькие - только сегодня получил. Ммм... вот что сделал бы я. Вот иголка. И я буду настолько щедр, что дам тебе целую катушку ниток. Ножницы тебе не понадобятся, возьмешь бритву. Ушьешь в талии, а на плечах оставишь побольше. Сержант Зим, увидев результат моего портняжного искусства, буркнул: - Мог бы сделать и получше. Два часа в свободное время. К следующему смотру мне пришлось делать "получше". На протяжении шести недель нагрузки росли и становились все изнурительней. Строевая подготовка и парады смешались с марш-бросками по пересеченной местности. Постепенно, по мере того как неудачники выбывали, отправляясь домой или еще куда-нибудь, мы уже могли относительно спокойно делать по пятьдесят миль за десять часов. А ведь это приличный результат для хорошей лошади. Отдыхали на ходу, не останавливаясь, а меняя ритм: медленный шаг, быстрый, рысь. Иногда проходили всю дистанцию сразу, устраивались на бивуак, ели сухой паек, спали в спальных мешках и на следующий день отправлялись обратно. Однажды мы вышли на обычный дневной бросок без пайков и спальных мешков на плечах. Когда мы не сделали остановки для ланча, я не удивился: уже давно научился припрятывать за завтраком хлеб и сахар. Однако когда мы и в полдень продолжали удаляться от лагеря, я начал размышлять. Так или иначе, но все молчали, твердо усвоив, что глупые вопросы здесь задавать не принято. Мы остановились ненадолго перед тем, как стемнело, - три роты, за несколько недель уже изрядно поредевшие. Был устроен смотр батальона: мы маршировали без музыки, в тишине. Затем расставили часовых и дали команду "вольно". Я тут же посмотрел на капрала-инструктора Бронски. Во-первых, с ним всегда было легче общаться, чем с другими, а во-вторых... во-вторых, я чувствовал, что несу некоторую ответственность. Дело в том, что к этому времени я уже стал новобранцемкапралом. Эти детские шевроны ничего не значили - разве что давали возможность начальству пилить меня и за то, что делал сам, и за то, что делали мои подопечные. Тем более, что потерять эти нашивки можно было так же быстро, как и приобрести. Зим старался поскорее избавиться от тех, кто был постарше, и я получил нарукавную повязку с шевронами за два дня до того, как командир нашей группы не выдержал нагрузок и отправился в госпиталь. Я спросил: - Капрал Бронски, что все-таки происходит? Когда просигналят к обеду? Он ухмыльнулся: - У меня есть пара галет. Могу с тобой поделиться. - Нет, сэр, спасибо. (У меня у самого было припрятано галет гораздо больше: я постепенно учился жизни.) Обеда вообще не будет? - Мне об этом тоже никто ничего не сказал, сынок. Однако кухни в пределах видимости не наблюдается. Если бы я был на твоем месте, я собрал бы свою группу и прикинул, что к чему. Может быть, кто из вас сумеет подшибить камнем зайца. - Значит, остаемся здесь на всю ночь? Но ведь мы не взяли с собой скаток? Его брови буквально взлетели вверх. - Нет скаток. Но разве нельзя ничего придумать? - Он задумался на секунду. - Ммм... ты когда-нибудь видел, как ведут себя овцы в снежную бурю? - Нет, сэр. - Попробуй представить. Они жмутся друг к другу и никогда не замерзают. Глядишь, и у вас получится. Или можно еще ходить, двигаться всю ночь. Никто тебя не тронет, если не выбираться за посты. Будешь двигаться - не замерзнешь. Правда, к утру слегка устанешь. Он снова ухмыльнулся. Я отдал честь и вернулся к своей группе. Мы стали обсуждать положение и делиться продуктами. В результате мои собственные запасы сильно оскудели: некоторые из этих идиотов даже не догадались стянуть что-нибудь за завтраком, а другие съели все, что у них было, на марше. В итоге на каждого пришлось по несколько сушеных слив, что на время успокоило наши желудки. Овечий метод сработал. Мы собрали весь взвод - три группы. Однако я никому не стал бы рекомендовать такой способ сна. Если находишься снаружи, один бок у тебя замерзает, и ты лезешь куда-нибудь в гущу, чтобы отогреться. Но когда лежишь, сжатый другими телами, соседи то и дело норовят толкнуть локтем, положить на тебя ноги. Всю ночь тела понемногу перемешиваются по типу броуновского движения, и всю ночь приходится менять свое положение: ты вроде не бодрствуешь, но и не спишь. Кажется, что ночь длится сто лет. Мы были разбужены на рассвете уже ставшим привычным криком: - Подъем! Быстро! Призыв к подъему инструкторы убедительно подкрепляли своими жезлами... Затем, как всегда, занялись гимнастикой. Я чувствовал себя ледяным изваянием и совершенно не представлял, как смогу при наклоне дотянуться до носков ботинок. Но дотянулся, хотя это и было довольно болезненно. Когда отправились в обратный путь, я чувствовал себя совершенно разбитым. Видно было, что и другим не лучше. Один Зим, как всегда, был подтянут. Кажется, ему даже удалось побриться. Мы шли к лагерю, солнце уже ощутимо пригревало спины. Зим затянул старые солдатские песни и требовал, чтобы мы подпевали. Под конец запели нашу "Польку капитана-десантника", которая как бы сама собой заставила ускорить шаги и в конце концов перейти на рысь. У сержанта слуха не было, и, судя по всему, он старался искупить этот недостаток громкостью. Зато Брэкенридж оказался довольно музыкальным парнем, его голос, несмотря на ужасные крики Зима, не давал нам сбиться с мелодии. Песни здорово поддержали нас - каждый почувствовал себя немножко нахальнее. Но пятьдесят миль спустя ни один из нас не находил в себе ни нахальства, ни дерзости. Прошедшая ночь казалась очень длинной. У дня же вообще не было конца. Тем не менее Зим отчитал нас за то, что мы неряшливо выглядим перед вечерним смотром, а несколько человек наказал, потому что они не успели побриться за те десять минут, которые у нас были после прихода в лагерь. В тот вечер несколько человек решили уволиться. Раздумывал и я, но так и не сделал этого - быть может, причина покажется глупой, но на моем рукаве еще сверкали шевроны, и никто их не снимал. В эту ночь нас подняли по тревоге в два часа. Однако вскоре я смог оценить уютное тепло и комфорт сна среди нескольких дюжин моих товарищей. Через двенадцать недель меня сбросили чуть ли не голого в пустынной местности в Канадских скалах, и я должен был продираться через горы сорок миль. Я проделал все, но на каждом дюйме пути не уставал проклинать армию. Я даже не был так уж плох, когда добрался до конечного пункта. Два встреченных мною зайца оказались менее проворными, чем я, и голод отступил. Благодаря этим зайцам я оказался к концу более одетым, чем вначале: сделал себе какие-то допотопные мокасины из шкурок. Удивительно, что можно сотворить при помощи плоского камня, если у тебя больше ничего нет под рукой. После своего путешествия я пришел к выводу, что мы сильно недооцениваем своих пещерных предков. Другие проделали такой же путь. Другие - это те, кто не уволился перед тестом на выживание, а решил попробовать. Благополучно прошли все, кроме двух парней, которые погибли в скалах. Нам пришлось вернуться в горы и потратить тринадцать дней на то, чтобы разыскать погибших. Тогда мы и узнали, что десант никогда не бросает своих, пока есть хоть малейший шанс на надежду. Мы нашли тела, когда уже понимали, что их нет в живых, и похоронили со всеми почестями. Посмертно им было присвоено звание сержантов; они первыми из новобранцев лагеря поднялись так высоко. От десантника не ждали долгой жизни, смерть была частью его профессии. Но в Мобильной Пехоте очень заботились о том, как ты умрешь. Одним из погибших был Брэкенридж. Другим - парень из Австралии, которого я не знал. Не они были первыми, не они стали последними среди тех, кто погиб на испытаниях. 5 Ты рожден, чтоб быть виновным, иначе ты не был бы здесь! С левого борта... ОГОНЬ! Стрельба - не твое дело, займись- ка лучше ловлей блох! С правого борта... ОГОНЬ! Старинная матросская песня Многое еще случилось перед тем, как мы покинули лагерь Курье, и многому мы научились. Боевая подготовка - сплошные тренировки, упражнения, маневры. Мы учились использовать все: от рук и ног до ядерного оружия (конечно, с холостными зарядами). Я в жизни никогда не думал, что руки и ноги - такое грозное оружие, пока не увидел сержанта Зима и капитана Франкеля - нашего командира батальона, устроивших показательный бой. Рукопашному бою нас обучал и Суцзуми, всегда вежливый, с белозубой улыбкой. Зим сделал его на время инструктором, и мы обязаны были выполнять его приказы, хотя и не обращались к нему "сэр". По мере того как наши ряды таяли, Зим все меньше занимался всеми нами одновременно (за исключением смотров) и тратил все больше времени на индивидуальные тренировки. Он как бы дополнял капралов-инструкторов. Внезапно он словно оглох ко всему, кроме своих любимых ножей. Вместо стандартного сделал, отбалансировал и заточил себе специальный нож. При индивидуальном тренинге Зим немного оттаивал, становился более терпимым и даже терпеливо отвечал на неизбежные глупые вопросы. Однажды во время двухминутного перерыва, которые устраивались между различными видами работ, один из парней, его звали Тэд Хендрик, спросил: - Сержант, я ведь правильно думаю, что все это метание ножей - скорее забава?.. Зачем тогда так тщательно ее изучать? Разве это нам пригодится? - Ну что ж, - сказал Зим. - А если все, что у тебя есть, - это нож? Или даже ножа нет? Что ты будешь тогда делать? Готовиться к смерти? Или попытаешься изловчиться и заставить врага получить свое? Ведь это все не игрушки, сынок. И некому будет жаловаться, когда обнаружишь, что ничего не можешь сделать. - Но я как раз об этом и говорю, сэр. Представьте, что вы оказались невооруженным. Или у вас в руках даже есть какая-нибудь ерунда. А у противника - опасное оружие. И как бы вы ни старались, ничего не сделаете. Голос Зима прозвучал неожиданно мягко: - Неправильно, сынок. На свете не существует такой вещи, как "опасное оружие". - То есть, сэр? - Опасного оружия нет. Есть только опасные люди. Мы стараемся сделать вас опасными для врага. Опасными даже без ножа. Опасными до тех пор, пока у вас есть одна рука или одна нога и пока вы еще живы... Возьмем теперь твой случай. Допустим, у меня только нож. Цель - вражеский часовой, вооруженный всем, чем хочешь, кроме разве что ядерного заряда. Я должен его поразить быстро и так, чтобы он не позвал на помощь... Зим чуть-чуть повернулся. Чанк! Нож, которого не было до этого в руке сержанта, уже дрожал в самом центре мишени для стрельб. - Видишь? Еще лучше иметь два ножа. Но взять его ты должен был в любом случае - даже голыми руками. - Да... но... - Тебя все еще что-то беспокоит? Говори. Я здесь как раз для того, чтобы отвечать на твои вопросы. - Да, сэр. Вы сказали, что у противника не будет бомбы. Но ведь она у него будет. Вот в чем дело. В конце концов, мы ведь вооружаем наших часовых зарядами. Так же будет и с часовым, которого я должен буду взять. То есть я, конечно, не обязательно имею в виду самого часового, а ту сторону, на чьей он воюет. - Я понимаю. - Вот видите, сэр! Если мы можем использовать бомбу и если, как вы сказали, это не игра, а настоящая война, то глупо ползать среди бурьяна и метать ножи. Ведь так и тебя убьют, и войну проиграем... Если есть настоящее оружие, почему бы его не использовать? Какой смысл в том, чтобы люди рисковали жизнью, используя пещерное оружие, в то время как можно добиться гораздо большего простым нажатием кнопки? Зим ответил не сразу, что было совсем на него не похоже. Наконец он тихо сказал: - Ты вообще рад, что связался с пехотой, Хендрик? Как ты знаешь, ты можешь уйти. - Я не собираюсь уходить, сэр. Я хочу отслужить свой срок, сэр. - Понятно. Что ж, по правде сказать, у сержанта нет достаточной квалификации, чтобы ответить на твой вопрос И, по правде сказать, не стоило мне его задавать. Ты должен был знать ответ еще до поступления на службу. Ты проходил в школе историю и нравственную философию? - Конечно, сэр. - Тогда ты уже слышал ответ на свой вопрос. Хотя я могу сообщить тебе свою - неофициальную - точку зрения. Если бы ты хотел проучить малолеток, ты стал бы рубить им головы? - Нет, сэр. - Конечно, нет. Ты бы их отшлепал. Точно так же бывают обстоятельства, когда глупо уничтожать вражеский город бомбой: это все равно что отшлепать мальчишку топором. Война - не простое насилие, убийство. Война - это контролируемое насилие, предполагающее определенную цель. А цель - это поддержка решения правительства силой. Нельзя убивать противника только для того, чтобы его убить. Главное - заставить его делать то, что ты хочешь. Не убийство... а контролируемое и целесообразное насилие. Однако цель определяется не тобой и не мной. Не солдатское дело - определять когда, где и как. Или почему. Солдат дерется, а решают правительство и генералы. В правительстве решают, почему и каковы масштабы. Генералы говорят нам где, когда и как. Мы осуществляем насилие. Другие люди - постарше и помудрее, как они сами утверждают, - осуществляют контроль. Так и должно быть. Это лучший ответ, который я могу вам дать. Если он покажется неудовлетворительным, могу направить желающих к более высокому командованию. Если и там вас не убедят - идите домой и оставайтесь гражданскими людьми! Потому что в этом случае вы вряд ли станете нормальными солдатами. Зим вскочил на ноги. - Что-то мне начинает казаться, вы затягиваете разговор, просто чтобы меня надуть. Подъем, солдаты! Раз, два! К мишеням. Хендрик, ты первый. На этот раз я хочу, чтобы ты метнул свой нож в южном направлении. Юг - понял! А не север. Мишень должна появиться к югу от тебя, и нож должен полететь туда же. Я знаю, что ты не поразишь мишень точно, но постарайся все же в нее попасть. И смотри, не отрежь себе ухо и не задень никого рядом. Сосредоточься на мысли, что тебе нужно послать нож к югу. Приготовься. Мишень! Пошел! Хендрик опять не попал. Мы тренировались с жезлами, шестами и простыми палками, с проволокой (оказалось, с куском проволоки тоже можно проделать множество невероятных вещей). Наконец мы стали узнавать и то, что можно сделать с современным оружием: как его использовать, как соблюдать безопасность, как его ремонтировать в случае необходимости. Сюда входили ядерные заряды, пехотные ракеты, различные газы и яды. И другие вещи, о которых, может быть, лучше не говорить. И все же мы не бросили изучение старинного, "пещерного" оружия. Учились, например, пользоваться штыками, учились стрелять из ружей, автоматов, которые были в употреблении еще в XX веке. Такие автоматы на учениях часто заменяли более грозное и мощное оружие. Нам вообще приходилось очень часто применять разного рода муляжи. Бомбу или гранату заменяли устройства, дающие в основном лишь черные клубы дыма. Газ, заставлявший чихать и сморкаться, использовали вместо веществ, от которых ты был бы уже мертв или парализован. Однако и его действия хватало, чтобы мы старались принять надежные меры предосторожности. Спали мы все так же мало. Больше половины тренировок проходило по ночам, заодно мы учились пользоваться радарами, инфравидением и прочими хитростями. Автоматы, заменявшие нам более современное оружие, были заряжены холостыми патронами. И только один из пятисот был настоящим, боевым. Опасно? И да, и нет. При нашей профессии вообще опасно жить... А пуля, если она не разрывная, вряд ли сможет убить, разве что попадет в голову или в сердце, да и тогда вряд ли. Зато одна настоящая штучка на пятьсот холостых делала игру интересней и азартней. Тем более, мы знали: такие же автоматы находятся в руках у инструкторов, которые не упустят случая и не промахнутся. Они, конечно, утверждали, что никогда намеренно не целятся человеку в голову, но все же иногда такие вещи случались. И вообще - никакие уверения не могли быть стопроцентной гарантией. Каждая пятисотая пуля превращала занятия в подобие гигантской русской рулетки. Ты сразу переставал скучать, когда слышал, как, тонко свистнув, проносится мимо твоего уха смертоносная гадина, а потом ее догоняет треск автомата. Но время шло - и мы постепенно расслабились, азарт пропал. Тут нам передали послание начальства: если не подтянемся, не соберемся, настоящая пуля будет вкладываться в каждую сотню холостых... А если и это не сработает, пропорция окажется один к пятидесяти. Не знаю, изменили что-то или нет, но мы определенно подтянулись. Особенно когда ранили парня из соседней роты: настоящая пуля задела ягодицы. Естественно, на некоторое время он стал объектом нескончаемых шуток, а также предметом подлинного интереса: многим хотелось посмотреть и потрогать причудливо извивающийся шрам... Однако все мы знали, что пуля вполне могла попасть ему в голову. Или в голову одного из нас. Те инструкторы, которые не занимались стрельбой из автомата, на учениях почти не прятались. Они надевали белые рубашки и ходили, где вздумается, со своими жезлами. Весь их вид говорил об абсолютной уверенности в отсутствии преступных намерений у новобранцев. На мой взгляд, они все-таки злоупотребляли доверием к нам. Но так или иначе шансы распределялись в пропорции один к пятистам, к тому же бралось в расчет наше неумение стрелять. Автомат не такое уж легкое оружие. Он не рассчитан на точное поражение цели. Вполне понятно, что в те времена, когда судьба боя зависела от этого оружия, необходимо было выпустить несколько тысяч пуль, чтобы убить одного человека. Это кажется невозможным, но подтверждается всей военной историей: подавляющее большинство выстрелов из автоматического оружия было рассчитано не на поражение противника, а на то, чтобы он не поднимал головы и не стрелял. Во всяком случае, при мне ни одного инструктора не ранило и не убило. Так же, впрочем, как и ни одного из нас. Новобранцы гибли от других видов оружия и вообще по другим причинам. Например, один парень сломал себе шею, когда по нему выстрелили первый раз. Он постарался укрыться, однако сделал это слишком поспешно. Ни одна пуля его так и не задела. Надо сказать, что именно это стремление новобранцев укрыться от автоматного огня отбросило меня на низшую ступень в лагере Курье. Для начала я потерял те самые шевроны капрала-новобранца, но не за собственные проступки, а за действия моей группы, когда меня даже и рядом не было. Я пытался возражать, но Бронски посоветовал мне умолкнуть. Я, однако, не действия моих людей независимо от... и дал мне шесть часов нарядов вне очереди за то, что я разговаривал с ним без разрешения Бронски. Тут еще пришло письмо от мамы, сильно меня расстроившее. Затем я рассадил себе плечо, когда в первый раз пробовал боевой бронескафандр. Оказалось, что у них имеются специальные скафандры, в которых инструктор с помощью радиоконтроля может устраивать всякие неполадки. Я свалился и разбил плечо. В результате меня перевели на щадящий режим. В один из дней "щадящего режима" я был прикомандирован к штабу командира батальона. Поначалу я, оказавшись здесь впервые, изо всех сил старался произвести выгодное впечатление. Однако быстро понял, что капитан Франкель не любит суеты и излишнего усердия. Он хотел только, чтобы я сидел тихо, не произносил ни слова и не мешал. Так у меня появилось свободное время, и я сидел, сочувствуя самому себе, так как надежд на то, что можно будет поспать, не предвиделось. Но неожиданно сразу после ланча, когда я сидел все так же, изнывая от безделья, вошел сержант Зим в сопровождении трех человек. Зим был, как всегда, свеж и подтянут, но выражение лица делало сержанта похожим на Смерть. Возле правого глаза у него была видна отметина, которая у другого человека, наверное, обязательно превратилась в здоровенный синяк - вещь для Зима противоестественную. Среди сопровождавших шел Тэд Хендрик. Он был весь в грязи - ведь рота вышла на полевые учения. (Степь как будто специально была создана для того, чтобы заставлять нас ползать на брюхе по невероятной грязи.) Губы Хендрика были плотно сжаты, на щеке виднелась кровь, потом я разглядел пятна крови и на рубашке. Он был без пилотки, в глазах застыло какое-то странное выражение. По обе стороны от него стояли новобранцы. Каждый из них держал по автомату. Руки Хендрнка были пусты. Одного из парней я узнал: Лэйви из моей группы. Он выглядел взволнованным и в то же время гордым. Лэйви успел незаметно мне подмигнуть. Капитан Франкель был явно удивлен. - В чем дело, сержант? Зим стоял неестественно прямо и говорил так, словно отвечал заранее выученный урок: - Сэр, командир роты Н докладывает командиру батальона. Дисциплинарное дело. Статья девять-один-ноль-семь. Неповиновение приказу и нарушение так- тического плана, в то время как группа находилась в учебном бою. Статья девять-один-два-ноль. Капитан, казалось, удивился еще больше. - И вы пришли с этим ко мне, сержант? Официально? Я ни разу не видел, чтобы человек был в таком замешательстве, а с другой стороны, ничем - ни одним движением лица или голоса - не выдавал своих чувств. - Сэр. Если капитану угодно. Новобранец повел себя вопреки всем дисциплинарным нормам. Он сам настаивал на том, чтобы увидеть командира батальона. - Понятно. Вам нужен судья. Ну, хорошо. Только я все равно ничего не понимаю, сержант. В конце концов, это его право - увидеть меня. Какая была боевая команда? - "Замри", сэр. Я взглянул на Хендрика и понял, что ему пришлось несладко. По команде "замри" ты падаешь на землю там, где стоишь, пытаясь как можно скорее использовать любое укрытие. При этом ты обязан замереть и не делать ни одного движения - даже бровью не шевелить без разрешения. Нам рассказывали историю о людях, которых ранило, когда они выполняли эту команду... и они медленно истекали кровью, не издавая ни звука и не двигаясь. Франкель поднял брови. - И потом? - То же самое, сэр. После самовольного нару- шения команды - снова отказ ее выполнить. Капитан нахмурился: - Фамилия. Ответил Зим: - Хендрик, сэр. Новобранец Ар-Ши-семь-девять- шесть-ноль-девять-два-четыре. - Все ясно. Хендрик, на тридцать дней вы лишаетесь всех прав и будете находиться только в своей палатке - за исключением нарядов, еды и санитарной необходимости. По три часа каждый день будете выполнять наряды начальника охраны: один час перед отбоем, один час перед подъемом и один час во время обеда. Ваш ужин будет состоять из хлеба и воды, хлеба - сколько сможете съесть. А также десять часов наряда каждую субботу по усмотрению непосредственного начальника. "Ничего себе!"- подумал я. Капитан Франкель продолжал: - Я не наказываю вас жестче, Хендрик, лишь потому, что более строгое наказание проводится только через трибунал... А я не хочу портить послужной список вашей роты. Свободны. Капитан опустил глаза и стал разглядывать бумаги на своем столе. Инцидент его больше не интересовал. Но тут вдруг завопил сам Хендрик: - Но ведь вы не выслушали другую сторону! Капитан поднял глаза. - У вас есть что сказать? - Еще бы. Сержант Зим сделал все это специально! Всю дорогу он изводит, изводит меня - с того самого дня, когда я попал в лагерь! Он... - Это его работа, - сказал холодно капитан. - Вы отрицаете, что не выполнили приказ? - Нет, но... Он же не сказал, что я лежал на муравейнике! По лицу Франкеля промелькнуло презрительное выражение. - Так. И вы, значит, предпочли, чтобы вас убили - а возможно, и друзей ваших - из-за каких-то дрянных муравьев? - Что значит дрянных? Их были тысячи. Они словно хотели съесть меня заживо. - Ну что ж. Давайте, молодой человек, определимся раз и навсегда. Даже если перед вами гнездо гремучих змей, вы все равно обязаны выполнить общую для всех команду. Упасть и замереть. - Франкель помолчал. - Вы еще что-нибудь хотите сказать в свое оправдание? Хендрик стоял какое-то мгновение с открытым ртом. - Конечно, хочу! Он ударил меня! Он занимался рукоприкладством! Целая компания таких же, как он, ходит все время вокруг со своими дурацками палками, и каждый так и норовит ударить, да еще по спине. И это называется "подбодрить". Хотя с этим я еще как-то мирился... Но он ударил меня. Рукой. Свалил на землю и еще заорал: "Замри, упрямый осел!" Что вы на это скажете? Капитан Франкель разглядывал свои ногти, затем посмотрел на Хендрика. - Вы, молодой человек, находитесь во власти заблуждения, весьма распространенного среди штатских людей. Вы полагаете, что человек, который выше вас по чину, не может, как вы выразились, "заниматься рукоприкладством". В условиях гражданской жизни - несомненно. Ну, например, если бы вы вздумали повздорить в театре или магазине. На гражданке у меня не больше прав ударить вас, чем у вас ударить меня. Но ведь на службе все совсем не так... Не вставая со стула, капитан обернулся и указал на стоящие у стены книжные полки. - Вот законы, по которым протекает сейчас ваша жизнь. Вы можете тщательно просмотреть эти книги, каждую статью, любое имевшее место судебное расследование. И вы нигде, абсолютно нигде не найдете утверждения, что человек, который выше вас по чину, не имеет права "заниматься рукоприкладством". Видите ли, Хендрик, я могу сломать вам челюсть... и буду отвечать только перед вышестоящим офицером. Но перед вами я никакой ответственности не несу. Я даже могу совершить более тяжелый поступок. Бывают обстоятельства, при которых офицер не только имеет право, но просто обязан убить офицера ниже чином или солдата без промедления и, возможно, даже без предупреждения. И он не будет наказан. Например, чтобы пресечь опасное малодушие, трусость перед лицом врага. Капитан хлопнул ладонью по столу. - Теперь о жезлах. У них двойное предназначение. Во-первых, они отличают человека, облеченного властью. Во-вторых, с их помощью мы рассчитываем всегда держать вас в состоянии первой готовности. Конечно, иногда вы можете испытывать боль, но в большинстве случаев они абсолютно безвредны. Но зато они экономят тысячи слов. Обычный вариант: утренний подъем. Если представить, что капрал должен долго и настойчиво на словах убеждать вас встать с кроватки и пойти завтракать... Это просто невозможно. А с помощью жезла он легко добивается необходимого результата... Пока капитан говорил, я исподтишка бросал взгляды на Хендрика. Похоже было, что тихое отчитывание действовало сильнее всех окриков Зима. Возмущение сменилось у Хендрика явным удивлением, а потом на его лице застыла угрюмая гримаса. - Говори! - резко приказал Франкель. - Э-э... В общем, скомандовали замереть, и я упал на землю, в грязь, и вдруг увидел, что лежу прямо в муравейнике. Поэтому я привстал на колени, для того чтобы продвинуться еще хотя бы на пару футов. И тут меня ударили сзади, так что я упал, и он закричал на меня. И я вскочил и ударил его, а он... - СТОП! - Капитан поднялся со стула, вытянулся, став как будто даже выше ростом, и впился взглядом в Хендрика. - Ты... ударил... своего командира роты? - Э... я же сказал... Но ведь он ударил первым. Да еще сзади, когда я ничего не ожидал. Я никому такого не позволял. Я ударил его, и тут он ударил меня снова, а потом... - Молчать! Хендрик поперхнулся, потом добавил: - Я же хотел как раз все объяснить... - Я думаю, теперь мы все решим, - сказал холодно Франкель. - И решим очень быстро. - Дайте мне лист бумаги. Я увольняюсь. - Одну минуту. Сержант Зим. - Да, сэр. Я вдруг вспомнил, что Зим тоже здесь, что он просто стоит, не произнося ни слова, неподвижный, как статуя, только видно, как перекатываются желваки на скулах. Теперь я был уверен, что под глазом у него синяк. Здорово, кажется, его Хендрик достал. - Вы знакомили роту с необходимыми статьями закона о службе? - Да, сэр. Закон вывешен для ознакомления, и его также читают каждое субботнее утро. Происшедшее вдруг предстало в совершенно ином, мрачном свете. Ударить Зима? Каждый в его роте хотя бы раз дрался с сержантом, и от кого-то ему даже доставалось - но ведь это на тренировках. Он брал нас после подготовки у других инструкторов и шлифовал. Что уж там, один раз я видел, как Суцзуми так его отделал, что он потерял сознание. Бронски облил его водой, и Зим вскочил, и улыбнулся, и тряс Суцзуми руку, и тут же сделал из него отбивную... Капитан Франкель оглядел нас и остановил свой взгляд на мне: - Соединитесь со штабом полка. Я со всех ног бросился к аппаратуре и отступил назад, когда на экране появилось чье-то лицо. - Адъютант, - сказало лицо. Франкель тут же откликнулся: - К командованию полка обращается командир Второго батальона. Я прошу прислать офицера для участия в суде. - Насколько срочно? - спросило лицо. - Насколько возможно. - Ладно, попробуем. Я думаю, Джек у себя. Статья, фамилия? Капитан назвал Хендрика, его номер и статью. Человек на экране мрачно присвистнул. - Сейчас все сделаем, Ян. Если не найду Джека, приеду сам. Только доложу старику. Капитан Франкель обернулся к Зиму. - Этот эскорт - свидетели? - Да. сэр. - Командир группы тоже мог видеть? Зим заколебался: - Я думаю, да, сэр. - Доставьте его. - Есть, сэр. Зим подошел к аппарату связи, а Франкель обратился к Хендрику: - Вы хотели бы видеть кого-нибудь, кто мог свидетельствовать в вашу защиту? - Что? Мне не нужны никакие защитники. Он сам знает, что сделал! Дайте мне лист бумаги - я хочу как можно скорее убраться отсюда! - Все в свое время. И это время наступит очень скоро, подумалось мне. Через пять минут явился капрал Джонс, одетый по всей форме, и тут же вошел лейтенант Спайке. Он сказал: - Добрый день, капитан. Обвиняемый и свидетели здесь? - Все тут. Садись, Джек. - Запись? - Сейчас, сейчас. - Отлично. Хендрик, шаг вперед. Хендрик шагнул, было видно, что он совершенно сбит с толку и нервы его на пределе. Голос у лейтенанта вдруг стал необычно резким. - Полевой трибунал назначен по приказу майора Мэллоу, командира Третьего тренировочного полка, лагерь имени Артура Курье, и в соответствии с законами и правилами Вооруженных Сил Земной Федерации. Присутствующие офицеры: капитан Ян Франкель, Мобильная Пехота, командир Второго батальона, Третьего полка; лейтенант Джек Спайке, Мобильная Пехота, исполняющий обязанности командира Первого батальона Третьего полка. Обвиняемый: Хендрик Теодор, новобранец, номер Ар-Пи 7960924. Статья 9080. Обвинение: физическое сопротивление вышестоящему чину в боевых условиях. В тот момент меня больше всего поразила быстрота происходящего. Неожиданно я сам оказался "офицером-секретарем суда" и обязан был выводить и приводить свидетелей. Я подошел к ним, мучительно соображая, что надо сказать, но Зим поднял бровь, и все вышли из комнаты. Зим отделился от всех и, стоя, ждал в сторонке. Капрал присел на корточки и вертел в руках сигарету. Его позвали первым. Свидетелей опросили за двадцать минут, Зима не позвали вообще. Лейтенант Спайке обратился к Хендрику: - Может быть, вы хотите сами опросить свидетелей? Суд может помочь вам. - Не надо. - Необходимо стоять смирно и говорить "сэр", когда обращаетесь к суду. - Не надо, сэр, - сказал Хендрик и добавил: - Требую адвоката. - Закон не дает вам этого права во время полевого трибунала. Хотели бы вы что-либо засвидетельствовать в свою защиту? Вы не обязаны этого делать, и, если откажетесь, вам это не повредит. Но предупреждаю, что всякое свидетельство может быть обращено против вас. Мы также имеем право проводить очные ставки. Хендрик пожал плечами. - Мне нечего сказать. Да и какой смысл? Лейтенант повторил: - Вы будете свидетельствовать в свою защиту? - Нет, сэр. - Суд также должен выяснить: вы были знакомы со статьей обвинения до настоящего дня? Вы можете отвечать да, нет или вообще не отвечать. Однако за свой ответ вы несете ответственность по статье 9167. Обвиняемый молчал. - Хорошо. Суд прочтет вам эту статью и повторит вопрос. Статья 9080: любой служащий Вооруженных Сил, который нападет, ударит или предпримет попытку нападения... - Мне кажется, нам читали. Они читали так много всего, каждое утро по субботам. Целый перечень запрещенных поступков. - Зачитывалась ли вам именно эта статья? - Э... да, сэр. Ее тоже зачитывали. - Хорошо. Вы отказались свидетельствовать. Может быть, вы хотите сделать заявление? Может быть, есть обстоятельства, смягчающие вашу вину? - Как это, сэр? - Может, что-то повлияло на вас? Обстоятельства, объясняющие ваше поведение. Допустим, вы были больны и приняли лекарство. Присяга не ограничивает вас по данному пункту. Вы можете сказать все, что вам поможет. Суду необходимо узнать: что-либо заставляет вас чувствовать выдвинутое против вас обвинение несправедливым? Если да, то что? - Он ударил первым! Вы же слышали, он первый! - Что еще? - Но, сэр... разве этого недостаточно? - Суд окончен. Новобранец Хендрик Теодор, смирно! Лейтенант Спайке за время суда так и не садился. Теперь поднялся и капитан Франкель. Атмосфера в комнате стала еще напряженнее. - Суд приговаривает вас... - я замер и вдруг почувствовал, как у меня заболел живот, -... к десяти ударам плетью и увольнению с резолюцией "За несовместимое с уставом поведение". Хендрик сглотнул. Лейтенант Спайке продолжил: - Приговор привести в исполнение сразу же после утверждения в соответствующей инстанции, если, конечно, он будет утвержден. Все свободны. Обвиняемого держать под стражей. Последнее, видимо, было адресовано мне. Однако я абсолютно не знал, что нужно делать... Наконец позвонил начальнику охраны и сидел с Хендриком, пока за ним не пришли. Во время дневного приема в медпункте капитан Франкель послал меня на осмотр. Врач решил, что я могу возвращаться на службу. Я вернулся в роту как раз, чтобы успеть переодеться к вечернему смотру. Зим не преминул отчитать меня за пятна на форме. Синяк у него под глазом стал большим и разноцветным, но я, как и все другие, изо всех сил старался ничего не замечать. На плацу уже был установлен здоровенный столб. Вместо обычных сообщений и разнарядки на следующий день нам зачитали приговор трибунала. Потом привели Хендрика со связанными впереди руками, двое из охраны шли по бокам. Мне никогда не приходилось видеть, как секут плетью. У нас в городе устраивали нечто подобное, но отец каждый раз запрещал мне ходить к Федеральному Центру. Однажды я нарушил запрет отца, но наказание в тот день отменили, а новых попыток я больше не делал. Ребята из охраны подняли Хендрика на руки и привязали к крюку, торчавшему высоко на столбе. Потом с него сняли рубашку. Потом адъютант произнес металлическим голосом: - Привести в исполнение приговор суда. Шагнул вперед капрал-инструктор из другого батальона. В руке он держал кнут. Начальник охраны отсчитывал удары. Отсчитывал медленно. От удара до удара проходило секунд пять, но казалось, что время тянется нестерпимо медленно. При первых ударах Тэд молчал, после третьего несколько раз всхлипнул. Первое, что я увидел, когда очнулся, - лицо капрала Бронски. Он разглядывал меня сверху, похлопывая по щеке. - Ну, теперь все нормально? Возвращайся в строй. Ну, побыстрее. Нам пора уходить. Мы вернулись в расположение роты. Я почти не ужинал, как и многие другие. Никто не сказал ни слова насчет моего обморока. Позже я узнал, что был не единственным, кто потерял на экзекуции сознание - этого зрелища не выдержали человек тридцать новобранцев. 6 Мы слишком мало ценим то, что нам дается без усилий... и было бы очень странно, если бы мало ценилась такая удивительная вещь, как свобода. Томас Пейн Ночь после публичной экзекуции была самой тяжелой для меня в лагере Курье. Никогда ни до, ни после я так не падал духом. Я не мог заснуть! Нужно пройти полную подготовку в лагере, чтобы понять, до чего должен дойти новобранец, чтобы не спать. Конечно, в тот день я не был на занятиях и не устал. Но завтра мне предстояло включиться в обычный ритм, а плечо сильно болело, хотя врач и уверял, что я "годен"... А под подушкой лежало письмо, в котором мама умоляла меня наконец одуматься. И каждый раз, когда я закрывал глаза, я сразу слышал тяжелый шлепающий звук и видел Тэда, который, дрожа прижимался к столбу. Мне было наплевать на потерю этих дурацких шевронов. Они больше ничего не значили, так как я окончательно созрел для того, чтобы уволиться. Для себя я решил. И если бы посреди ночи можно было достать бумагу и ручку, я, не колеблясь, написал бы заявление. Тэд совершил поступок, длившийся всего долю секунды. Это была настоящая ошибка: конечно, он не любил лагерь (а кто его любит?), но он старался пройти через все и получить привилегию - право быть избранным. Он хотел стать политиком. Он часто убеждал нас, что многое сделает, когда получит привилегии. Теперь ему никогда не работать ни в одном общественном учреждении. Всего одно движение - и он зачеркнул все шансы. Это случилось с ним, а могло случиться со мной. Я живо представил, как совершаю подобное - завтра,